Джордж Гершвин: Путь к славе

Другой случай, когда я стал свидетелем проявления с его стороны скромности и обостренной самокритичности, произошел после репетиции "Девушки из шоу" (Show Girl) в ревю Зигфелда. Когда репетиция закончилась, Гершвин попросил меня пойти с ним продлить водительские права. Он хотел услышать мое впечатление от репетиции. Мне понравилась песня "Вот ты какая" (So Are You), и я сказал ему об этом. Кроме нее на репетиции больше ничего не было, о чем бы стоило говорить. Гершвин сказал только: "И спектакль плохой! И музыка скверная!"

Я редко видел Гершвина и в тот период, когда он работал над "Порги и Бесс", и тогда, когда он был очень занят подбором исполнителей, репетициями и т. д. Но время от времени удавалось послушать отрывки из оперы, иногда в исполнении самого Гершвина, иногда на репетициях. Я расскажу два небольших эпизода, которые дают возможность глубже заглянуть в суть характера Гершвина. Несмотря на то что он был очень занят множеством разных проблем, связанных с работой над "Порги и Бесс" и ее постановкой, он нашел время, чтобы прочесть мою статью, опубликованную в известном американском музыкальном журнале. Он также не замедлил позвонить мне и выразить свой восторг по поводу одночасовой радиопередачи о его жизни и творчестве, подготовленной мной, — его звонок раздался через несколько минут после окончания передачи.

Моя последняя короткая встреча с Гершвином произошла в день премьеры оперы "Порги и Бесс" в Нью-Йорке. Опера произвела на меня неизгладимое впечатление, о чем я сказал в интервью, данном на той же неделе. Выходя из театра, я увидел Гершвина. "Ну, — спросил он, — а что думаете вы?" Я остановился и сказал: "Я думаю, Джордж, что перед вами будущее великого композитора". С детской непосредственностью, так характерной для него, он воскликнул: "Я тоже так думаю".

После "Порги и Бесс" Гершвин жил в Беверли-Хиллз, работая над музыкой для кинофильмов. В это время он тяжело заболел. В тот день, когда Гершвина не стало, я находился в Париже. Сидя за столиком в кафе "Флер" и потягивая аперитив, я увидел консьержку из моего отеля (отель был совсем рядом, за углом), которая бежала мне навстречу, размахивая телеграммой. Я прочел: "Наш друг Дж. Гершвин сегодня умер". Телеграмму послал Айзек Голдберг — наш общий близкий друг, о котором я расскажу подробнее в этом предисловии. С тех пор, приходя в это кафе, я всегда вспоминаю тот солнечный воскресный день — день, когда, даже не подозревая о том, что Гершвин может быть нездоров, я узнал, что его жизнь оборвалась, оборвалась в тот момент, когда он был готов покорить высочайшие вершины.

Через мое увлечение Гершвином и его музыкой я заинтересовался американской легкой музыкой — и особенно работами таких композиторов, как Берлин, Портер, Керн и Роджерс, а потом и джазом, настоящим джазом, пришедшим из Нового Орлеана, Чикаго и позднее Нью-Йорка. Став свидетелем того, как успешно Гершвин примирил эти два музыкальных мира и какой огромный вклад в оба из них внес, я смог писать как о популярной музыке и джазе, так и о великих композиторах и бессмертной классике. Имея перед собой блестящий и вдохновляющий пример Гершвина, я так же, как и он, стал пытаться сблизить эти два мира музыки и, закончив очередную книгу о серьезной музыке, тут же начинал новую — либо о популярной музыке, либо о композиторе, работающем в этом жанре, либо о джазе. Я так же, как Гершвин в музыке, лелеял мечту: в своих книгах попытаться показать, что хорошая музыка может быть популярной и что популярная музыка может быть хорошей.

Если бы можно было сложить и вытянуть в одну линию все, что было мною написано о Гершвине после его смерти, и все, что было мною о нем сказано в публичных выступлениях, то получилась бы лестница, по которой можно было бы добраться до рая. Сразу же после его смерти Мерл Армитидж издал книгу памяти Гершвина, в которую вошли воспоминания его друзей и коллег, где они воздали должное его таланту. Среди них был и я. Эта книга носила простое название "Джордж Гершвин" и вышла в издательстве Лонгменс, Грин и К°в 1938 году. Но с течением времени я стал писать о Гершвине все чаще и чаще — это были статьи как для разных популярных, так и для музыкальных журналов: интерес к Гершвину после его смерти необычайно возрос, а жажда узнать как можно больше о его жизни, карьере, достижениях, со стороны широкой музыкальной общественности была поистине неутолимой. Наряду с этим я стал писать все больше и больше о популярной музыке — это книги и о композиторах, и об истории популярной музыки, об американском музыкальном театре и т. д. Продолжая писать и о композиторах-классиках, я почувствовал необходимость включить в свои книги подробные главы, посвященные Гершвину.