Джордж Гершвин: Путь к славе

Джону Грину было всего пятнадцать лет, когда он впервые увидел Гершвина: это случилось на вечере в честь Гертруды Лоренс, Беатрис Лилли и Джека Бьюкенена — "звезд" лондонского шоу "Ревю Шарло", которое тогда шло на Бродвее. Джон целый вечер играл на рояле, Гершвин внимательно слушал. В конце вечера, потрясенный его игрой, он сказал Грину много лестных слов. С того дня Гершвин, чья роль в удивительно успешно складывающейся карьере Грина в жанре популярной музыки была огромна, стал его поддержкой и вдохновителем. И если Грин чувствовал себя обязанным Гершвину, — а он ощущал это постоянно после смерти Гершвина, — то он расплатился с этим долгом сполна: написав великолепную музыку (совместно с Солом Чаплином) для фильма "Американец в Париже", за который оба они (Грин и Чаплин) были удостоены "Оскара"; великолепно записав полную партитуру к фильму "Давай потанцуем" (Shall We Dance) с Фрэдом Астером; сделав аранжировку мюзикла "Пусть грянет оркестр", ставшей "гвоздем" программы в концертах оркестра Артура Фидлера "Бостон Попс"; своими сольными концертами из произведений Гершвина, обработкой нескольких наиболее известных песен Гершвина в единое симфоническое сочинение, которое он часто включает в программу своих выступлений.

Энн Ронелл пришла к Гершвину, чтобы взять у него интервью для журнала "Радклиф Колледж". Ее игра на рояле, а также собственные мелодии произвели на Гершвина столь сильное впечатление, что он поспешил сделать все возможное, чтобы перед ней распахнулись двери театров и радиостудий. Так состоялась карьера единственной в Голливуде женщины — музыкального постановщика, автора нескольких очень известных песен, в том числе известной песенки "Нам не страшен серый волк" (Who’s Afraid of the Big Bad Wolf?)[45].

Первая музыкальная комедия Винсента Юманса "Две малютки в голубом" (Two Little Girls in Blue) была принята Алексом А. Ааронсом для постановки только после того, как Гершвин принес ему партитуру никому не известного в те времена композитора и сыграл все от начала до конца. Среди тех, кому Гершвин помог и словом и делом были Оскар Левант, Дана Суэсс, Руб Блум и многие другие. Когда в 1933 году в Америку приехал Арнольд Шенберг, прославленный автор двенадцатитоновой системы, Гершвин помог организовать денежный фонд в помощь тем композиторам, которые хотели бы посещать занятия у Шенберга в Музыкальной школе Малкина. Арти Шоу и Ксавье Кюга были тогда никому не известны и тщетно пытались пробиться, когда Гершвин вовремя сказал о них нужным людям и добился для них важных заказов. "Даже тогда, когда он уже был смертельно болен, — пишет Джордж Ант-хейл, — я лично знал четырех белых американцев, подающих большие надежды, которым Джордж оказывал всяческую поддержку".

Но говоря об эгоцентризме Гершвина, необходимо, кроме его щедрости и активной поддержки других композиторов, иметь в виду еще одно обстоятельство. Он мог быть и застенчив и в чем-то недооценивать себя и свои возможности. Он мог быть гордым родителем, хвастающим талантами своего отпрыска, но, как и многие такие родители, он болезненно переживал все недостатки своего дитяти, подчас гораздо острее многих критиков. Очень часто он преувеличивал недостатки техники игры, которые отнюдь не были столь вопиющими, как это ему казалось. В такие моменты он явно себя недооценивал. "Мне еще многому нужно учиться", — часто восклицал он с отчаянием в голосе. "Я человек, у которого немного таланта и очень много нахальства", — заметил он как-то в разговоре с Джеромом Керном. В своем интервью для издательства "Коллиерс" он сказал: ’’Чтобы узнать все, что я еще не знаю в музыке, мне не хватит и всей оставшейся жизни". Он сверх меры превозносил музыкантов с консерваторским образованием, хотя это часто не соответствовало их действительному уровню. Он благоговел перед композиторами, сочинения которых были сложны и трудны для понимания, и часто в их присутствии он, так уверенно и с таким апломбом чувствовавший себя среди сильных мира сего, робел, как школьник. Когда такие композиторы, как Стравинский, Равель или Шёнберг хвалили Гершвина в его присутствии, он так смущался, словно его уличали в обмане.