Джордж Оруэлл. В 2 томах. Том 1: 1984. Скотный двор

Но на все это ушло очень много и времени, и сил. Порой приходилось затрачивать целый день, чтобы отчаянными усилиями вытащить из карьера одну-единственную глыбу, а когда ее сбрасывали вниз, она все равно не разбивалась. Вообще ничего не получилось бы без Боксера. Казалось, что у него столько же силы, сколько у всех остальных животных. Если глыба вдруг начинала соскальзывать вниз и животные кричали в отчаянии, потому что она тянула их за собой, Боксер, напрягая все силы, останавливал камень. Нельзя было не восхищаться тем, как дюйм за дюймом поднимался он по склону карьера, дыша часто и мощно, крепко цепляясь за землю копытами, а его огромные бока покрывались потом. Временами Травка уговаривала его не перенапрягаться, но Боксер не слушал ее. На любые трудности он готов был отвечать двумя девизами: «Я буду работать еще упорней» и «Наполеон всегда прав». Теперь он договорился с петухом, чтобы тот будил его по утрам не на полчаса — на три четверти часа раньше подъема. А в свободное от работы время, которого теперь было совсем немного, Боксер в одиночку отправлялся в карьер и нагружал в телегу битый камень, без посторонней помощи отвозил его к месту строительства мельницы.

Работа была тяжелой, но жилось животным в то лето не так уж и плохо. Кормили их не лучше, чем во времена Джонса, но и не хуже. Им приходилось содержать только самих себя; им не нужно было вдобавок обеспечивать жизнь еще пятерых расточительных людей-паразитов. Преимущество оказалось таким значительным, что нужно было наделать немало ошибок, чтобы перекрыть его. А кроме того, во многом животные вели хозяйство гораздо эффективнее, экономнее людей. Прополка, например, проводилась с такой тщательностью, на какую не способен человек. Животные ничего не воровали, а потому не было нужды отделять пастбища от пашни, чинить изгороди и ворота. И тем не менее к концу лета обнаружился дефицит самых различных вещей. Не стало керосина, гвоздей, веревок, собачьих галет, железа для подков. Ничего этого на ферме не производили. Выяснилось, что потребуются также семена и искусственные удобрения, различные инструменты и, конечно, машины для мельницы. Никто не знал, как все это можно достать.

Утром в одно из воскресений, когда все собрались в амбаре, чтобы получить наряды на следующую неделю, Наполеон объявил, что решил перейти к новой хозяйственной политике. Отныне Скотный Двор будет торговать с соседними фермами. Разумеется, не в корыстных целях, а ради того, чтобы приобрести жизненно необходимые для фермы материалы. На первом месте, сказал он, должны стоять интересы строительства ветряной мельницы. Поэтому он уже ведет переговоры о продаже стога сена и части урожая зерна, а позже, если еще потребуются деньги, их придется зарабатывать продажей яиц, которые всегда пользуются повышенным спросом в Уиллингдоне. Куры, заявил Наполеон, с радостью принесут эту жертву, так как она будет их личным вкладом в строительство ветряка.

И опять животным стало немного не по себе. Никогда не иметь дела с людьми, не заниматься торговлей, не пользоваться деньгами — разве не об этом говорилось в самых первых резолюциях, принятых на том триумфальном митинге после изгнания Джонса? Ведь все помнили, как выносились эти решения, во всяком случае, животным казалось, что они помнят об этом. Только четыре юных поросенка, те, которые протестовали, когда Наполеон отменил митинги, попытались что-то робко сказать, но оглушительный рык собак заставил их тут же замолчать. Овцы, как всегда, принялись блеять свое «Четыре ноги — хорошо, две ноги — плохо», и минутное замешательство сгладилось. Наконец Наполеон поднял свое копытце и призвал всех к тишине. Он заявил, что никому из животных не придется вступать в контакт с людьми, это, конечно же, крайне нежелательно, и поэтому он уже договорился обо всем. Весь этот груз он намерен взять на свои плечи. Некий мистер Уимпер, поверенный из Уиллингдона, согласился быть посредником между Скотным Двором и внешним миром — он будет приезжать на ферму по понедельникам с утра и получать инструкции. И Наполеон закончил речь своим обычным призывом: «Да здравствует Скотный Двор!», и после исполнения песни «Скоты Англии» животным разрешили разойтись.

Позднее Крикун обошел усадьбу, успокаивая животных. Он уверял, что резолюция, запрещавшая торговлю и использование денег, на самом деле не принималась и даже не выносилась на обсуждение. Это чистой воды фантазия, корни которой, вероятно, кроются в тех лживых выдумках, которые распускал Снежок. Кое-кто продолжал еще сомневаться, но Крикун со значением спросил: «А вы уверены, товарищи, что вам это не приснилось? Разве эта резолюция где-нибудь зафиксирована? Где она записана?» И поскольку, если уж быть справедливым, она действительно нигде не была зафиксирована, животные, как один, признали, что просто ошиблись.