Джотто и ораторы. Cуждения итальянских гуманистов о живописи и открытие композиции

Кажется, что здесь больше, чем в любой гуманистической критике живописи, воплощается освободительная функция гуманизма. На еще более простом уровне, в слегка филистерской критике схоластической логики, Dialecticarum disputationes, Валла также продвигает теорию чувственного восприятия, которая – в силу своего логического примитивизма – могла бы стать яркой спутницей живописи Кватроченто[246].

Все же Валла оставил в одной ключевой области одно совершенно зрелое высказывание, которое могло бы – если бы только кто-нибудь его подхватил – заполнить один из самых очевидных пробелов в художественной критике XV века. Этим пробелом было отсутствие какой-либо достаточно развитой модели, по которой можно было бы описать сложные взаимоотношения художников Кватроченто взамен старой тречентистской схемы «пророк – спаситель – апостолы». Новая, менее жесткая и менее однолинейная, схема была необходима для ситуации, сложившейся, скажем, во Флоренции в первой половине века; в ее отсутствие гуманисты XV века либо прибегали к нежизнеспособной преемственности по модели Треченто, либо к равнодушным прямым ссылкам на Плиния, либо совсем уклонялись от конструктивных замечаний. Мы все еще испытываем затруднения от отсутствия описания ситуации Кватроченто, современного эпохе. Валла предложил свою модель в ходе обсуждения роли возрожденного латинского языка. В предисловии к его Elegantiae содержится известное упоминание об облагораживании живописи и скульптуры и их родстве, в некотором смысле, со свободными искусствами[247]:

Ведь уже много веков никто не говорит по-латыни, даже не может понять написанного на ней, и ни изучающие философию не читали и не знают философов, ни стряпчие – ораторов, ни судьи – юристов, ни прочие читатели – книг древних авторов, как будто бы если уже не существует Римской империи, то и не должно ни говорить, ни мыслить по-латыни, а что до самого сверкающего блеска латинской образованности, то можно позволить ему превратиться в пыль и ржавчину. И при этом существует множество различных объяснений ученых мужей, растолковывающих, почему так случилось. Я не могу ни принять, ни отвергнуть ни одного из них, не осмеливаюсь вообще высказать какое-то мнение, точно так же, как я не знаю, почему все эти искусства, столь близкие к свободным, такие, как живопись, скульптура, архитектура, в течение столь долгого времени столь страшно вырождавшиеся и вместе с самою словесностью бывшие уже едва ли не на пороге смерти, в наше время возвращают себе силы и возрождаются, и откуда такой расцвет и такое богатство великолепных мастеров и ученых. Поистине, чем мрачнее были предшествующие времена, когда невозможно было найти ни одного образованного человека, тем сильнее следует нам гордиться нашим временем, когда, я убежден в том, если приложить еще немного усилий, латинский язык еще раньше, чем город, а вместе с ним и все науки, будет в самом ближайшем будущем восстановлен во всем своем могуществе. (XVIII(a))