Джозеф Антон

— Я с давних пор люблю песню, которую вы поете в «Жюле и Джиме», — сказал он ей за бокалом «шато бешвель». — Le Tourbillon[254]. Это старая песня или ее написали для фильма?

— Ни то ни другое, — ответила она. — Ее написали для меня. Это был, вы знаете, мой старый возлюбленный, и, когда мы расстались, он пишет эту песню. А потом, когда Франсуа говорит, что я должна петь, я предлагаю эту песню ему, и он согласен.

— А теперь, — спросил он, — когда это такая знаменитая кинематографическая сцена, вы как о ней думаете? В ней по-прежнему звучит песня, которую написал для вас бывший возлюбленный, или это для вас песня из «Жюля и Джима»?

— О, ну… — пожала она плечами, — теперь это песня из фильма.

Перед тем как он покинул резиденцию, посол отвел его в сторонку и сообщил, что ему присуждена высшая степень — степень командора — французского Ордена искусств и литературы. Огромная честь. Решение, сказал посол, было принято еще несколько лет назад, но предыдущее французское правительство положило его под сукно. Теперь, однако, тут, в резиденции, будет устроен вечер в его честь, и он получит орденский знак и ленту. Это чудесная новость, сказал он послу, но несколько дней спустя французские власти дали задний ход. Женщина из посольства, ответственная за рассылку приглашений, сказала, что «ждет отмашки из Парижа», а потом — странное дело — ни с послом, ни с атташе по культуре Оливье Пуавром д'Арвором никак не удавалось связаться. После нескольких дней саботажа он позвонил Жаку Лангу, и тот объяснил ему, что через десять дней во Францию приедет с визитом президент Ирана и потому французский МИД тянет с награждением. Ланг сделал несколько звонков, и они решили дело. Ему позвонил Оливье. Не согласится ли он немного подождать, чтобы месье Ланг смог сам приехать в Лондон и вручить ему орден? Да, сказал он. Конечно.

Зафар пригласил его на вечеринку. Люди из группы охраны сопроводили его в ночной клуб, а затем старательно закрывали глаза на обычные для таких клубов вещи. Он оказался за одним столиком с Деймоном Олберном и Алексом Джеймсом из группы Blur; они знали о его сотрудничестве с U2 и тоже были не прочь записать песню на его слова. Вдруг возник спрос на его услуги по стихотворной части. Алекс выпил бóльшую часть бутылки абсента, что, пожалуй, было опрометчиво. «У меня охрененная идея, — сказал он. — Я пишу слова, ты пишешь музыку». Но, Алекс, мягко возразил он, я не умею сочинять музыку и ни на чем не играю. «Фигня, — настаивал Алекс. — Я тебя научу лабать на гитаре. За полчаса научу. Это фигня полная. А потом ты пишешь музыку, я пишу слова. Охрененно выйдет». Сотрудничества с Blur у него не вышло.

Он встретился в Скотленд-Ярде с Бобом Блейком, возглавлявшим теперь подразделение «А», чтобы поговорить о будущем. Новый роман, сказал он, выйдет в новом году, и он должен иметь возможность представить его публике как следует, нормально объявлять заранее обо всех мероприятиях, о встречах с читателями. Подобных встреч к тому времени уже прошло достаточно, чтобы полиция не видела в них проблемы. Кроме того, он хотел еще снизить уровень защиты. Он понимал, что авиакомпаниям по-прежнему спокойнее, когда его доставляет к самолету группа охраны, и что организаторы публичных мероприятий тоже предпочитают, чтобы его сопровождала полиция, но в остальном ему почти всегда хватало помощи Фрэнка. Блейк, что интересно, отнесся ко всем его предложениям благосклонно, и это могло означать, что оценка угрозы меняется, пусть даже ему пока не сообщали об этом изменении. «Хорошо, — сказал Блейк, — посмотрим, что мы сможем сделать». Блейка, однако, беспокоила Индия. По мнению мистера Утро и мистера День, ехать в Индию в январе или начале февраля ему не следовало: возможна атака иранцев. Он спросил, может ли он узнать, на чем основаны их опасения. «Нет». — «В любом случае я и не собирался ехать в Индию в это время». Его слова вызвали у полицейского начальника заметное облегчение.