В крещенский сочельник, всего через две недели после того, как Элизабет возила Милана «к бабушке», Кэрол Нибб совершила попытку самоубийства, оставив записки, адресованные нескольким людям, включая Элизабет. Она писала, что не верит в лечение и предпочитает «со всем покончить». Она осталась жива: доза морфия оказалась недостаточной. Ее муж Брайан разбудил ее, и, хотя она сказала, что он напрасно это сделал, она, вероятно, очнулась бы в любом случае. Теперь из-за своего состояния, в котором ее могла убить малейшая инфекция, она лежала в изоляторе. Уровень лейкоцитов у нее опустился до двух (при норме двенадцать), эритроцитов в крови тоже было очень мало. Химиотерапия имела очень тяжелые последствия. Брайан позвонил Канти Раи, лечившему Эдварда Саида, и тот подтвердил, что в Америке есть другие методы лечения, но сказал, что не может поручиться за их более высокую эффективность в ее случае. Попытка Кэрол покончить с собой потрясла Элизабет. «Она была для меня такой прочной опорой, — сказала она и потом добавила: — Но в каком-то смысле я после смерти матери сама была для себя главной опорой». Он обнял ее, чтобы утешить, и она начала: «А ты все еще…» — но оборвала фразу и вышла из комнаты. Его как ножом резануло по сердцу.
Потом был день ее рождения, и он устроил для нее, Зафара и пятерых ее ближайших друзей ужин в «Плюще». Но, когда вернулись домой, она устроила выяснение отношений и потребовала, чтобы он сказал, что собирается делать. Он заговорил о борьбе между ее желанием иметь еще детей и его желанием жить в Нью-Йорке, о разрушительном воздействии этой борьбы и впервые произнес слово