Джозеф Антон. Мемуары

Новые бомбы – снова в книжном магазине “Коллетс”, а затем на улице перед универсальным магазином “Либерти”, а затем у книжных магазинов “Пенгуин” в четырех британских городах, – новые демонстрации, новые суды, новые обвинения со стороны мусульман в “нечестии”, новые леденящие кровь голоса из Ирана (президент Рафсанджани заявил, что смертный приговор отмене не подлежит и что этот приговор поддерживает “весь мусульманский мир”) и из ядовитых уст британского садового гнома Сиддики, новые подбадривающие жесты солидарности со стороны друзей и сочувствующих в Англии, Америке и Европе – чтение здесь, спектакль там, двенадцать тысяч собранных в разных странах подписей под заявлением “Писатели и читатели – в поддержку Салмана Рушди”. Кампанию в его защиту вела уважаемая правозащитная организация “Статья 19”, названная в честь той статьи Всеобщей декларации прав человека, где говорится о свободе слова. “Каждый человек имеет право на свободу убеждений и на свободное выражение их, – гласит статья. – Это право включает свободу беспрепятственно придерживаться своих убеждений и свободу искать, получать и распространять информацию и идеи любыми средствами и независимо от государственных границ”. Просто и ясно. Там не добавлено: “за исключением тех случаев, когда это кого-либо огорчает, особенно того, кто охотно прибегает к насилию”. Там не говорится: “за исключением тех случаев, когда религиозные лидеры издают постановления, предписывающие иное, и приказывают совершать убийства”. Ему опять пришел на ум Беллоу – в начале романа “Приключения Оги Марча” он написал знаменитые слова: “Всем известно, что от подавления не приходится ждать ни разборчивости, ни аккуратности. Если ты зажимаешь одно, ты зажимаешь и другое по соседству”. Джон Кеннеди, не такой словоохотливый, как Оги, сумел выразить то же самое двумя словами: “Свобода неделима”.

Этими идеями он был жив, почти не сознавая того. Творческая свобода была воздухом, которым он дышал, и, поскольку воздуха этого хватало с избытком, странно было бы пускаться в рассуждения о том, как важно, чтобы человеку было чем дышать. Но как только начались попытки перекрыть воздух, сразу стало насущно необходимо выразить возмущение этими попытками.

Между тем большую часть времени он тратил, пытаясь решить еще более насущную проблему: где провести следующую неделю своей жизни? И снова на помощь пришла Джейн Уэлсли. У нее был маленький домик в Эйршире, и с обычной своей стремительной отзывчивостью она предложила ему им воспользоваться. “Ягуары” понеслись на север. В шотландской глубинке, однако, возникла та же проблема, что возникала везде, куда бы они ни отправлялись. Спрятать человека-невидимку – дело нехитрое. А вот объяснить соседям Джейн, что это за два “ягуара” заезжают к ней в сарай, – задачка потруднее. И что это за четверо верзил рыскают по окрестностям? Подозрения местных жителей легко возбудить и трудно рассеять. К тому же шотландский Особый отдел, к чьей епархии они теперь относились, не хотел целиком оставлять это щекотливое дело в руках пришельцев-англичан. И он прислал свою команду, так что теперь в сарае Джейн и около него стояли четыре могучие машины и было восемь могучих парней, которые спорили, жестикулировали, а некоторые сидели всю ночь в своих машинах. “Проблема, – сказал он своим охранникам, – в том, как спрятать вас”.

Джейн приехала присмотреть за ним и привезла с собой Билла Бьюфорда. Билл, более чем наполовину влюбленный в нее, носился за ней по пятам, как восторженный щенок американской породы, она же обращалась с ним тепло, аристократично, с веселым изумлением. Он скакал по дому, счастливый Шут при дворе королевы Джейн, ему не хватало только пестрого костюма и колпака с бубенчиками. Эйршир, где сквозь облака пробилось солнце, на короткое время стал блаженным островом посреди бури. Билл сказал: “Тебе нужно хорошее место, чтобы спокойно пожить какое-то время. И я тебе такое место найду”.