Джозеф Антон. Мемуары

Свои ощущения, вызванные этой публикацией, ему, конечно, следовало оставить при себе, но он не удержался и высказался по ее поводу. “Сочувствовать ему было бы легче, – писал он в письме в газету, – не включись он в прошлом так рьяно в кампанию поношений, направленную против собрата по перу. В 1989 году, в худшие дни исламских атак на «Шайтанские аяты», Ле Карре в довольно высокомерной манере примкнул к моим хулителям. Было бы благородно с его стороны, если бы он признал, что сейчас, когда он сам – по крайней мере, по его собственному мнению – находится под огнем, он стал несколько лучше понимать природу полиции мыслей[233]”.

Ле Карре взял наживку, и взял ее мощно. “Рушди, как всегда, искажает истину в свою пользу, – отозвался он. – Я никогда не примыкал к его хулителям. Но я и не шел по такому легкому пути, как объявить его невинным ангелом. Моя позиция была в том, что ни в жизни, ни в природе нет такого закона, который позволял бы безнаказанно оскорблять великие религии. Я писал, что никакое общество не обладает абсолютным критерием свободы слова. Я писал, что терпимость не приходит ко всем религиям и культурам в одно время и в одной форме, что и христианское общество до совсем недавних пор проводило границу свободы там, где начиналось священное. Я писал, и готов написать сегодня еще раз, что, когда встал вопрос о дальнейшей эксплуатации книги Рушди – об издании ее в мягкой обложке, – меня больше, чем авторские отчисления ему, волновало, как бы той или иной девушке из “Пенгуин букс” не оторвало руки при вскрытии бандероли. Всякий, кто хотел прочесть его книгу, имел к тому времени для этого все возможности. Моей целью было не оправдать преследование Рушди, о котором я, как всякий порядочный человек, сожалею, а произнести менее высокомерные, менее колониалистские, менее самоуверенные слова, нежели те, что мы слышали из надежно защищенного лагеря его почитателей”.

К тому времени перепалка так увлекла и обрадовала “Гардиан”, что она помещала письма на первой странице. Его ответ Ле Карре появился на следующий день: “Джон Ле Карре… заявляет, что не присоединялся к нападкам на меня, но вместе с тем утверждает, что «ни в жизни, ни в природе нет такого закона, который позволял бы безнаказанно оскорблять великие религии». Беглое исследование этой высокопарной формулировки показывает, что она 1) соответствует тому филистерскому, редукционистскому, радикальноисламистскому взгляду, согласно которому «Шайтанские аяты» – не более чем «оскорбление», и 2) подразумевает, что всякий, кто рассердит публику, придерживающуюся филистерских, редукционистских, радикально-исламистских взглядов, теряет право на безопасное существование… Он пишет, что его больше волнует безопасность издательского персонала, чем мои доходы. Но именно эти люди – издатели моего романа в трех десятках стран и персонал книжных магазинов – поддерживали и защищали мое право на публикацию наиболее страстно. Неблагородно со стороны Ле Карре использовать их, так храбро стоявших за свободу, для аргументации в пользу цензуры. Джон Ле Карре прав в том, что свобода слова не абсолютна. Мы обладаем теми свободами, за какие боремся, и теряем те, какие не защищаем. Я всегда полагал, что Джордж Смайли знал это. Его создатель, похоже, забыл”.