Джозеф Антон. Мемуары

И так далее, и тому подобное. Его письма, заявил Ле Карре, должны стать обязательным чтением для всех британских старшеклассников как пример “культурной нетерпимости, маскирующейся под свободу слова”. Он не хотел продолжать перепалку с Ле Карре, но чувствовал себя обязанным ответить на обвинение в том, что ополчился на знакомого противника и, когда тот отреагировал обычным для себя образом, завопил: “Нарушение правил!” “Предполагаю, что наш хэмпстедский герой готов сказать то же самое многим писателям, журналистам и интеллектуалам из Ирана, Алжира, Египта, Турции и других стран, которые на родине или в эмиграции ведут такую же борьбу против исламизма и за светское общество – короче говоря, за свободу от гнета Великих Мировых Религий. Я, со своей стороны, пытался в эти скверные годы привлечь внимание к их трудной судьбе. Иные из них, которые были в числе лучших – Фараг Фауда, Тахар Джаут, Угур Мумку, – поплатились жизнью за свою готовность «ополчиться на знакомого противника»… Я, честно говоря, не считаю священников и мулл, не говоря уж о террористах и убийцах, самыми подходящими арбитрами, чтобы определять, как можно мыслить, а как нельзя”.

Ле Карре замолчал, но теперь на ринг выскочил его друг Уильям Шоукросс[234]. “Притязания Рушди возмутительны… от них несет триумфаторским самодовольством”. Это было неуклюже, ибо Шоукросс в прошлом был председателем “Статьи 19”, так что организация сочла необходимым написать письмо, которым отмежевывалась от его обвинений. “Гардиан” не хотелось, чтобы эта история сошла на нет, и редактор газеты Алан Расбриджер, позвонив ему, спросил, не собирается ли он ответить Шоукроссу. “Нет, – сказал он Расбриджеру. – Если Ле Карре хочет от своих друзей, чтобы они ему подвывали, это его дело. То, что мне надо было высказать, я высказал”.

Некоторые журналисты объясняли враждебность Ле Карре обидой из-за его старой отрицательной рецензии на “Русский дом” – а его вдруг охватила печаль из-за случившегося. Тем Ле Карре, что написал романы “Шпион, выйди вон!” и “Шпион, пришедший с холода”, он издавна восхищался. В более счастливые времена они даже выступали с одной сцены, участвуя в кампании солидарности с Никарагуа. Он подумал: не откликнется ли Ле Карре положительно, если он предложит ему оливковую ветвь? Но Шарлотта Корнуэлл, сестра Ле Карре, случайно встретив на улице Северного Лондона Полин Мелвилл, выразила ей свое негодование: “Ну и ну! Этот ваш приятель!” – так что, похоже, страсти в их лагере кипели слишком сильно, чтобы мирная инициатива могла в тот момент иметь успех. Но он жалел о перебранке и чувствовал, что “победителя” в ней нет. Проиграли оба.

Вскоре после этого выяснения отношений его пригласили в “Шпионский центр” выступить перед группой начальников британских разведывательных резидентур, и устрашающая Элайза Маннингем-Буллер из МИ-5, ^чей облик (наполовину тетя Далия из романов Вудхауза, наполовину королева Елизавета II) полностью соответствовал фамилии, высказалась о Ле Карре с негодованием:

– Он понимает, что делает? – вопрошала она. – Неужели он ничего не соображает? Он что, полный идиот?

– Но разве в прошлом, – спросил он Элайзу, – он не был одним из вас?

Элайза Маннингем-Буллер оказалась из малочисленной и драгоценной категории женщин, которые могут по-настоящему фыркнуть.

– Ха! – фыркнула она, как самая что ни на есть вудхаузовская тетушка. – Он, кажется, проработал у нас минут пять на какой-то малюсенькой должности, но он никогда, милый вы мой, не был на одном уровне с теми, перед кем вы сегодня выступали, и заверяю вас, что после этого никогда на нем не будет.

Одиннадцать лет спустя, в 2008 году, он прочел интервью с Ле Карре, в котором его бывший противник сказал об их старой распре: “Возможно, я был не прав. Если так, я был не прав из хороших побуждений”.

Он написал почти двести страниц “Земли под ее ногами”, когда разбились надежды Пола Остера на то, чтобы снять его в своем фильме “Лулу на мосту”. Профсоюз водителей грузового транспорта (“Ты можешь себе это представить? Водилы, эти крепкие мужики”, – сокрушался Пол) заявил, что боится участия мистера Рушди в картине. Они, конечно, хотели денег, хотели платы за риск, но платить было нечем: денег хватало в обрез. Пол и его продюсер Питер Ньюмен сражались изо всех сил, но в конце концов признали поражение. “Когда я понял, что у нас это не выйдет, – сказал ему Пол, – я закрылся у себя в комнате и заплакал”.

Его роль в спешном порядке передали Уиллему Дефо. Что все-таки было лестно.