Джозеф Антон. Мемуары

“О мой милый любящий сын, – писал он в дневнике, – с какой болью я должен помочь тебе справиться!” Рентген показал, что рак затронул кость, и об этом тоже Зафару мог сообщить только его отец. Глаза юноши наполнились слезами, он задрожал, и когда отец ненадолго его обнял, он не воспротивился. Врачи сказали: если лечение подействует, Кларисса, может быть, проживет еще несколько лет. Он этому не поверил и решил обрисовать сыну положение как оно есть. “Зафар, – промолвил он, – о раке я знаю вот что: если он завладел организмом, он развивается очень быстро”. Он вспоминал про своего отца, про то, как стремительно расправилась с ним миелома. “Да, – проговорил Зафар умоляющим голосом, – но у нее по крайней мере еще месяцы и месяцы, правда же?” Он покачал головой. “Боюсь, – сказал он, – что это будут недели, если не дни. В конце это иногда похоже на падение с обрыва”. У Зафара был такой вид, словно его со всей силы ударили по лицу. “О… – вырвалось у него, а потом опять: – О…”

Она лежала в Хаммерсмитской больнице, и день ото дня ей становилось все хуже. Тим сказал, что рак, как выяснилось, затронул и легкие, что она дышит через кислородную маску и не может есть твердую пищу. Быстрота ее угасания приводила в ужас. Врачи из-за ее слабости не знали, как с ней быть.

Они не могли ни оперировать ее, ни начинать химиотерапию, пока не решат проблему жидкости, наполняющей легкие, а Кларисса тем временем все слабела.

Да, она умирает, понял он. Жить ей осталось совсем недолго.

Зафар позвонил мистеру Уаксману, старшему консультанту Хаммерсмитской больницы; Уаксман отказался обсуждать ее состояние по телефону, но согласился поговорить с Зафаром, если он приедет в больницу. “Это значит – ничего хорошего”, – заключил Зафар, и оказался прав. Потом Зафар побывал у терапевта Клариссы, и тот признал, что совершил “две крупные ошибки”. Он не принял всерьез боли в груди, когда она впервые о них упомянула, и не изменил мнения о них позже, хотя она жаловалась на боли неоднократно. “В восьмидесяти пяти процентах случаев боли в груди вызываются стрессом, – сказал врач, – и я руководствовался статистикой”. К тому же еще двух месяцев не прошло, как она сделала маммограмму, и там все было чисто. Но рак рецидивировал не в молочных железах. Она начала жаловаться на боли еще в июне или начале июля, напомнил Зафар врачу, а он ничего не предпринял. И тут черствый человек сказал сыну умирающей глупые и жестокие слова: “Вы же знаете, у нее до этого был очень серьезный рак, но я не уверен, что она это осознала как следует. Теперь ее дни сочтены”.

“Я доберусь до этого гада, – написал он в дневнике. – Я до него доберусь”.

2 ноября 1999 года, во вторник, он поехал с Зафаром к Клариссе. Она исхудала, пожелтела, была очень слаба и очень напугана. Она с трудом смогла расписаться на чеках, которые попросила его послать. Не хотела подписывать завещание, но в конце концов подписала. Уаксман сказал, что химиотерапию надо начинать немедленно – это ее единственный шанс, вероятность успеха, сказал он, шестьдесят процентов, но звучало неубедительно. Лицо Зафара окаменело от отчаяния, и хотя его отец пытался говорить что-то оптимистичное, это не помогало.

На следующее утро Уаксман сказал, что надежды нет и счет идет на дни. Начали химиотерапию, но реакция на нее неблагоприятная и пришлось прекратить. Больше ничего сделать нельзя. “Можно”, – возразил Зафар, который всю ночь прочесывал интернет и нашел “чудодейственное” лекарство. Мистер Уаксман мягко объяснил ему, что все это бесполезно: слишком поздно.

Интернет. К этому слову они тогда начинали привыкать. В том году кто-то впервые произнес при нем слово Google. Открывались новые электронные горизонты – возникала новая страна приключений, “terra incognita, которая простирается перед тобой, куда ни взгляни”, если вспомнить слова Оги из романа Беллоу. Если бы этот “Google” существовал в 1989 году, кампания против него распространилась бы так быстро и широко, что он бы точно не уцелел. Ему повезло, что на него ополчились еще до начала информационной эпохи. Однако в тот день не ему выпало умирать.