Джозеф Антон. Мемуары

Без четверти восемь вечера они с Зафаром вошли в зал отеля “Оберой”, где должны были вручать Писательскую премию Содружества, и с той минуты до самого их отъезда из Индии празднование не прекращалось. Их окружили журналисты и фотографы, сияя совершенно нежурналистскими улыбками. Сквозь кольцо прессы прорывались друзья, чтобы их обнять. Актер Рошан Сет, у которого недавно были серьезные проблемы с сердцем, сказал, заключив его в объятия: “Надо же, яар[270], нас обоих к смерти приговорили, а мы живы и сильны”. Видная колумнистка Амита Малик, подруга его семьи со старых бомбейских времен, вначале приняла Зафара за телохранителя его отца (к восторгу Зафара), но потом чудесно рассказывала о прошлом, хвалила остроумие Аниса Рушди, его способность дать быстрый, хлесткий ответ, и вспоминала про Хамида, любимого брата Негин, очень давно умершего молодым. Талантливые молодые писатели – Радж Камал Джха, Намита Гокхале, Шона Сингх Болдуин, – подходя, говорили ему приятные слова о значении его книг для их литературной работы. Одна из гранд-дам англоязычной индийской литературы, романистка Наянтара Сахгал, сжала его ладони и прошептала ему: “Добро пожаловать домой”. Тем временем Зафар, которого интервьюировали телевизионщики, трогательно говорил, как он рад, что приехал. Сердце его отца было переполнено. Он не осмеливался ожидать такого приема: полиция заразила его своими опасениями, и внутри себя он возвел защиту от многих видов разочарования. Но теперь все защитные сооружения рухнули, и счастье поднялось в нем как тропическое рассветное солнце, стремительное, слепящее, жаркое. Индия вновь стала его страной. Не часто в жизни бывает так, что ты получаешь то, чего желаешь всем сердцем.

Он не получил Писательскую премию Содружества – она досталась Дж. М. Кутзее. Но то, что происходило, было скорее вечером по случаю возвращения изгнанника, чем церемонией награждения. РУШДИ В ИНДИИ: ТОЛЬКО РАДОСТЬ, ОГРОМНАЯ РАДОСТЬ. Как видно по этому безмерно теплому заголовку на первой странице “Индиан экспресс”, настроение вечера передалось и СМИ, заглушая единичные голоса недовольных. Во всех своих разговорах с прессой он старался не трогать старых ран, он заверял индийских мусульман, что не является и никогда не был их врагом, подчеркивал, что приехал в Индию восстановить разорванные связи и начать, так сказать, новую главу. Газета “Эйшен эйдж” вторила ему: “Давайте перевернем страницу”. Журнал “Аутлук” порадовался тому, что Индия “в какой-то мере загладила свою вину перед ним – ведь она первой запретила “Шайтанские аяты” и тем самым дала толчок мучительным преследованиям, которым он подвергся”. Газета “Пайонир” выразила удовлетворение тем, что Индия снова поддержала “демократические ценности и право личности на высказывание собственных мнений”. Она же – в менее возвышенном ключе – незаслуженно, но восхитительно обвинила его в том, что он “превратил изысканных столичных дам в хихикающих школьниц”, говоривших своим мужчинам: “Милый, он даст сотню очков вперед любому смазливому качку Болливуда”. Трогательней всех написал Дилип Падгаонкар в “Таймс оф Индиа”: “Он примирился с Индией, а Индия – с ним… С ним произошло нечто возвышенное, благодаря чему он, надо надеяться, сможет продолжать гипнотизировать нас своими историями. Он вернулся туда, где всегда было его сердце. Он вернулся домой”. В “Хиндустан таймс” появилась редакционная статья, озаглавленная: ОТМЕНИТЕ ЗАПРЕТ. Этот призыв звучал во многих СМИ. В “Таймс оф Индиа” за отмену запрета в числе ряда интеллектуалов высказался исследователь ислама. 75 % участников опроса, проведенного электронными СМИ, были за то, чтобы наконец-таки разрешить свободное распространение в Индии “Шайтанских аятов”.

Виджай устроил для него прощальную вечеринку. На нее пришли две его тети-актрисы, Узра Батт и ее сестра Зохра Сегал с дочерью Зохры Киран Сегал, одним из известнейших в стране мастеров и преподавателей индийского классического танца одисси. Родственников из этой ветви семьи отличал юмор вплоть до шутовства, острый язык и озорной глаз. Узра и Зохра были гранд-дамами индийского театра, а что касается Киран, все были в нее хоть немножко да влюблены – кто раньше, кто позже. В шестидесятые годы Зохра и Киран жили в Лондоне, где занимали квартиру в Хэмпстеде, и во время учебы в Рагби он иногда проводил каникулы, ночуя в их свободной спальне рядом со спальней Киран, на двери которой красовался большой предостерегающий знак: череп и кости. В той же свободной комнате в те же годы порой ночевали Виджай Шанкардасс и Рошан Сет. Каждый из троих с грустью поглядывал на череп и кости, но никто ни разу не посмел ослушаться знака.

– Я много лет не видел, как ты танцуешь, – пожаловался он Киран.

– Приезжай поскорее опять, – сказала Киран. – Тогда увидишь.