Джуд неудачник

Первое время отсутствие Сусанны не вызывало в городе никаких толков. Когда-же прошел целый месяц после этого эпизода, и Филлотсон на вопросы знакомых принужден был отвечать, что он не знает, где находится его жена, общее любопытство стало возростать и, наконец, все решили, что Сусанна обманула и бросила его. К тому-же усилившаяся апатия учителя к своему делу давало лишнее подтверждение этой догадке.

Однажды зашел в школу президент совета, и прослушав преподавание, отвел Филлотсона в сторону от детей и начал так:

– Извините меня, Филлотсон, за мой вопрос, вызванный общими пересудами. Правду-ли говорят о вашей семейной неприятности, будто жена ваша бежала с любовником? Если так, я от души сочувствую вашему горю.

– Жена оставила меня при обстоятельствах, обыкновенно вызывающих сочувствие к мужу. Но я дал ей на отъезд мое полное согласие.

Президент видимо ничего не понял из этого туманного объяснения.

– То, что я сказал, сущая правда, – продолжал Филлотсон с волнением. – Она просила отпустить ее и я согласился, так как не мог поступить иначе. Она женщина совершеннолетняя, и это желание было вопросом её, а не моей совести. Я не желал быть её палачом. Больше мне объяснять нечего, и от дальнейших расспросов я отказываюсь.

Президент счел дело исчерпанным и сообщил о нем членам совета. Филлотсон был приглашен администрациею на частное объяснение. После продолжительной пытки в совете, он вернулся домой, по обыкновению, бледный и измученный до нельзя. Джиллингам сидел уже у него, ожидая его возвращения.

– Ну вот и вышло как вы говорили, – заметил Филлотсон, тяжело опустившись в кресло. – Совет требует, чтобы я подал в отставку по поводу моего скандального поступка – предоставления свободы исстрадавшейся жене, или как он это называет – поощрения разврата; но я не подам отставки.

– Я бы подал, – возразил Джиллингам.

– А я нет. Это не их дело. Скандал вовсе не касается моей педагогической деятельности. Пусть выгонят, если хотят…

Джиллингам понимал всю безнадежность положения своего упрямого друга, но не сказал больше ни слова. Вскоре, однако, пришло и формальное извещение совета об отставке. Филлотсон ответил, что не примет отставки и собрал публичный митинг. Изложив пред собравшимися свое дело, Филлотсон настаивал на том, что оно семейное, вовсе не касающееся администрации школы. Почетные жители города, все до одного, были против Филлотсона. Но к немалому его удивлению, на митинге как из земли выросло человек десять-пятнадцать его неожиданных защитников и доброжелателей. Выше было упомянуто, что Чэстон был пристанищем для всякого рода странствующих артистов и балаганщиков, кочевавших по многочисленным ярмаркам и базарам всего Вессекса в осенние и зимние месяцы. Хотя Филлотсон никогда слова не сказал с этими господами, но они благородно взяли на себя его защиту. Их группа состояла из двух паяцев, содержателя тира, с девицами, заряжавшими ружья, двух боксеров, содержателя карусели, торговца пряниками и, наконец, владельцев парусной лодки и силомера. Эта отважная фаланга, вместе с другими представителями независимого мнения, начала выражать свои мысли пред собранием так резко, что возгорелся шумный спор, перешедший в общую свалку, причем классная доска была опрокинута, стекла в некоторых окнах разлетелись в дребезги, и в одного из отцов города пустили бутылкой с чернилами… Возмущенный скандалом, Филлотсон жалел, что не подал отставки по первому требованию, и вернулся домой таким расстроенным, что слег в постель.

Джиллингам приходил по вечерам извещать его и однажды упомянул имя Сусанны.

– Ей нет никакого дела до меня! – сказал Филлотсон со вздохом.

– Она не знает, что вы больны.

– Тем лучше для нас обоих.

Однако, вернувшись домой, Джиллингам, после некоторого раздумья, сед и написал Сусанне письмо.

Спустя дня три, вечером, когда солнце во всем великолепии обливало лучами заката Блекмурскую долину, больному показалось, что он слышит чьи-то шаги, приближающиеся к дому, а через несколько минут он услыхал и стук в свою дверь. Он не ответил; но чья то рука нерешительно отворила дверь. На пороге стояла Сусанна. Она была в легком весеннем платье, и явилась каким-то привидением – подобно впорхнувшей войной бабочке. Он обернулся в ней и вспыхнул.

– Я слышала, что ты болен, – сказала она, склонив над ним свое встревоженное лицо, – и зная, что ты признаешь между мужчиной и женщиной, кроме плотских влечений, и другие чувства, я я пришла навестить тебя.

– Я не особенно болен, милый друг. Мне просто не по себе.

– Этого я не знала. Боюсь, что только серьезная болезнь могла оправдать мое появление.

– Да… да, мне больно, что ты пришла. Это еще слишком скоро… Вот все, что я могу сказать. Ну, что делать, значит так нужно. Ты вероятно не слыхала насчет школы? Я ведь перехожу отсюда в другое место…

Сусанна ни теперь, ни после даже не заподозрела, какие огорчения вынес её Ричард из-за того, что отпустил ее: до неё не доходили никакие вести из Чэстона. Когда им подали чай, Сусанна подошла к окну и задумчиво сказала:

– Как чудно закатывается солнце, Ричард.