Джульетта без имени

Вот почему, когда случилось эпохальное возвращение изгнанных, Мария Павловна (или, как за глаза называли ее добытчики, Мадам Питониха) с решительностью матери большого семейства взяла их под свое крыло. И Питон, которому пришлось решать множество самых щекотливых вопросов, связанных и с нынешним статусом этой парочки для всего Содружества, и с легализацией их пребывания на станции, облегченно вздохнул: супруга была именно тем надежным тылом, на который он всегда мог положиться без раздумий. И если уж она взялась опекать ребят, то все с ними будет в порядке.

Именно Мадам Питониха ободрила Крысю, когда та была вынуждена спуститься из их убежища в кассовом зале (Восток полуехидно-полусерьезно обозвал его сперва резервацией, а потом — гетто) на станцию и на виду у ее жителей пройти через всю платформу в актово-спортивный зал на первую в ее жизни театральную репетицию.

— Вот сейчас они мне улыбаются... — нервно стискивая пальцы в замок и косясь в сторону двери, сетовала новоиспеченная актриса, — а несколько дней назад живьем растерзать были готовы. Я смотрю на их сейчас приветливые лица, а вижу... перекошенные от ненависти и злобы рты... Тетя Маша, мне... я боюсь туда идти! Как вспомню... как они...

Она даже не осмеливалась выходить хотя бы в кассовый зал и все это время почти безвылазно сидела в отведенной «разведчикам» (так теперь на станции величали их с Востоком) подсобке.

Как уж супруге Питона удалось убедить девушку преодолеть свой страх перед жителями станции — Восток так и не понял. И не узнал. Потому что его попросили немного «погулять», пока идет «сугубо женский» разговор. Он не стал спорить и ушел к гермам — перекинуться парой-тройкой слов с дежурной шлюзовой бригадой.

Вскоре Крыся стала уходить на свои репетиции, сперва в сопровождении кого-то из достойных доверия знакомых, затем, набравшись храбрости, и одна. Восток в такие вот моменты оставался в одиночестве и отчаянно скучал, не зная, чем заняться. Ему-то по станции передвигаться пока не разрешали.

Ну, ясен пень! Хоть и реабилитированный в глазах местных, но все же чужак.

Так и получилось, что однажды сталкер в такие вот томительные часы ничегонеделания разговорился с пришедшим на пост Борменталем на какие-то околонаучные темы. И с тех пор — к вящему удовольствию обоих — такие беседы стали происходить ежедневно.

Вот и сейчас. Крыся отправилась на свою репетицию, а у Востока с Борменталем завелась очередная научно-философско-познавательная беседа.

— Так все же, как появились скавены?

Александр Борисович Михайловский до войны был ученым. Окончив санфак Первого Медицинского, он тихо работал в отделе общей вирусологии института полиомиелита, пока не грянула война. Медики в подземелье были наперечет, и Михайловскому пришлось стать практикующим врачом. В душе он, однако, так и остался старшим научным сотрудником лаборатории патоморфологии вирусных заболеваний. Эпидемия и последовавшие за ней изменения у переболевших сначала поставили его в тупик и ступор. «Ну не бывает так! — твердил он сам себе. — Не бывает потому, что быть не может. Или... все-таки бывает?..» И у Михайловского возникла гипотеза, которую экспериментально проверить он не мог по вполне понятным причинам. Поэтому оставалось только раз за разом подвергать ее мысленной оценке. За несколько лет все слабые стороны были тщательно проверены и исключены, а гипотеза засияла. Именно ее сейчас Борменталь и излагал Востоку.

— Это, молодой человек, всего лишь мое предположение. Но других гипотез у нас нет, так что придется верить этой... Я думаю, что причиной всему — ретровирус. Вирус вообще — это такая, с позволения сказать, молекулярная машина. Он проникает в клетку и захватывает все ее системы — синтез энергии и белка, обмен веществ и прочие — и направляет их на одно — на воссоздание таких же, как он. Вы смотрели до войны фильм «Терминатор»? Вот, немного похоже, как если бы такой терминатор проник на завод, выпускающий, скажем, автомашины, заменил собой его директора и перестроил этот завод на выпуск одной-единственной продукции — таких же, как он, терминаторов. Наша клетка — это завод, а вирус — терминатор. Понятен принцип? Хорошо.