Джулиус и Фелтон

Через некоторое время, оставшись наконец наедине с собой, я опустил отяжелевшие веки и позволил мыслям скользить спокойно и плавно. Гаррисона, старого доброго ворчливого Гаррисона больше нет, он умер от случайного выстрела своего помощника. До сих пор сей факт не укладывался у меня в голове. Большего абсурда и придумать невозможно. Если поразмышлять – что все это вокруг, коль не абсурд? Ночь, которой не должно было быть в принципе. Я не должен был доставать старый фрак, идти в дом этой женщины и видеть, как умирает мой друг, а Филипп не должен был забыть историю, что я поведал ему о себе. Однако же он ни словом не обмолвился о ней, хотя это было… Но когда?

– Ты здесь? – Дверь курительной скрипнула, пропуская внутрь ссутулившуюся фигуру Филиппа. Юноша был бледен и взлохмачен, глаза влажно блестели, как в лихорадке. – Не помешаю?

Не получив ответа, он сел на подлокотник моего кресла.

– Мне тоже очень грустно. Но скажи, ведь Томас, он… он же не специально, да?

– Нет, – я зарылся пальцами в волосы и от души дернул. Боль придала новых сил. – Император в колоде Таро означает авторитет, логику, управляющее положение. Хотя едва ли этой картой убийца хотел похвалить детектива. Могу предположить, что он имел в виду способность Императора препятствовать чужому продвижению и подавлять своей волей.

Филипп завозился, устраиваясь поудобнее:

– Но Гаррисон не такой… был не такой? И все же…

Уверен, нас посетила одна и та же мысль, только я успел озвучить ее первым:

– Мог подразумеваться сержант Оливер. Если подумать, первые две жертвы шли взаимосвязанной парой карт. И раз Гаррисон… Филипп! – Я вскочил на ноги, едва не повалив друга на пол. – Скорее! Скорее!

На пути к комнате, где заперли сержанта, я убедился, что пуля, выпущенная им, застряла в противоположной стене, а детектива убил кто-то другой. Но ведь все гости были в одном помещении?

– Ключи у тебя?

Филипп зазвенел связкой, отпирая дверь.

Первым делом мы увидели кривые буквы на стене. Кроваво-красная надпись:

ЭТО ТЫ ВИНОВАТ

И на ее фоне с легким поскрипыванием покачивалось тело Томаса.

Рядом сдавленно всхлипнул Филипп.

Кто бы ни вздернул сержанта на люстре, перед этим он вскрыл бедняге горло, и вязкая бордовая кровь залила ковер под ним, белый жгут из полотна, заменяющий веревку, глубоко вошел в рану и пропитался кровью насквозь.

В глазах потемнело.

«Это ты виноват».

Я привалился спиной к стене и ощутил, как мир погружается в искрящуюся звездами темноту. В ней было тепло и уютно, ласковые волны мягко накатывали на уставший разум, шелестели во тьме невидимые листья. Царил мир и покой. Но недолго.

– …Пожалуйста, только не ты!

Я разлепил веки и обнаружил, что все так же стою, прислонившись к стене. Ничего не изменилось, только перед глазами маячило встревоженное лицо Филиппа, и то, что я принял за порывы ветра, оказалось легкими похлопываниями по щекам. Я перехватил ладонь друга и успокаивающе сжал:

– Все нормально. Давай снимем тело, хотя… Я могу позвать кого-нибудь.

– Не надо, я помогу.

Вдвоем мы перерезали петлю и опустили тело Оливера на пол. Саднящая боль в сердце притупилась, будто с третьим трупом, Гаррисоном, перекрыли какой-то клапан в душе, отвечающий за эмоции. Мне не было все равно, просто я смотрел на восковое лицо шотландца и не видел в нем смеющегося рыжего парня с неизменным блокнотом в огромных, как у крестьянина, ладонях. Интересно, что видел Филипп? Я глянул на него украдкой и промолчал. Испугался услышать ответ.

За окнами выла и стонала суровая декабрьская вьюга. Снег больше не напоминал блестки из хрустального шара, теперь он валил сплошной стеной, закручивался в спирали, налипал на стекла и грозился вот-вот завалить особняк до самой крыши. Темная, страшная, жуткая рождественская ночь – до рассвета еще слишком долго.

Мы велели всем разойтись по комнатам и запереться до прихода полиции, а сами расположились у зажженного очага на кухне. Треск поленьев почти заглушался надсадным воем вьюги, от которого хотелось подтянуть колени к груди и завернуться в плед с головой, представить, что вокруг ничего, только ты сам. Я упрямо вытянул ноги к огню и пригубил остывшего пунша из чьей-то голубой керамической кружки со снежинками. В голове было пусто.

– Хочешь еще? Я принесу. – Филипп поднялся из-за стола и направился к выходу. Я не хотел больше пить, есть, даже поворачивать голову, чтобы посмотреть на друга, не хотелось, поэтому просто промолчал.

Спустя двадцать минут я почувствовал тревогу. Путь от кухни до столовой занимал не более пяти, с учетом незнакомой планировки можно накинуть еще пару минут. Когда через полчаса Филипп так и не появился, я отправился его искать. Чувство вины грызло меня, пока я спешил по погруженным в сумрак коридорам, слушая, как эхо шагов отлетает от стен. Все было зыбко, нереально, как в страшной сказке. Я торопился, однако чувствовал, что не успеваю.

Столовая встретила меня пустотой. На столике в дальнем углу рядом с котлом для пунша стояли две керамические кружки, на полу валялся брошенный половник. Рубиновые капли на нем до дрожи напоминали кровь.