Джура

Кучак несколько раз глубоко вздохнул, как бы собираясь с духом, и начал. Волнуясь, он запинался, подыскивая слова, забегал вперед, говорил неуверенно и несвязно. Но по мере его рассказа голос у него окреп, речь стала спокойнее. Когда он заговорил о своей жизни в горах, он упомянул об аксакале. Неожиданно для себя Кучак понял, что Искандер потерял в его глазах все свое величие. — Знаешь, начальник, — сказал Кучак Максимову, — ведь мы очень хорошо жили бы, если бы не аксакал. Он у нас почти все забирал, работать на себя заставлял. Он мне прикажет — я все делаю и его боюсь. А в Кашгарии в сто, в тысячу раз хуже было… Максимов усмехнулся и попросил его продолжать по порядку. Кучак рассказал, как он с золотом бежал от Джуры. — Я хорошо знал цену золота из песни о богатстве. Вот слушай, я спою.

И Кучак запел:

— «Пусти меня гнаться за золотом. Я вижу: самый несчастный из людей — это бедняк. Для аксакала он ничто. Его жена издевается над ним, и самый ничтожный его толкает. Золото доставляет честь и славу, дружбу и согласие. Пустите же меня гнаться за золотом, и я обрету счастье и долголетие!»

Кучак кончил напевать и спросил:

— Правда это?

Максимов помолчал и вместо ответа спросил:

— А сам ты как думаешь?

Кучак так засмеялся, что Максимов сразу и не понял, смех это или рыдания.

— Брехня! — сказал Кучак. — У меня слов не хватит объяснить тебе, почему я песни пел, сказки и легенды любил… И все же из его нескладного объяснения Максимов многое понял. Много песен, сказаний и легенд знал Кучак наизусть, и, как бы ни было ему плохо, он всегда восполнял убожество своей жизни воображением. Получалось так, что он наполовину жил в каком-то нереальном, им самим придуманном сказочном мире, где счастье было в том, чтобы ничего не делать, быть сытым, побольше спать, а все бы делалось само собой. Он и на восток устремился только потому, что оттуда приезжали купцы и что там, по-видимому, была та сытая жизнь, которую так красочно воспевали старинные песни. Кучак рассказал о встрече с баями и Саидом, о том, как он раздумал идти туда, где соседями ему будут такие скверные люди, как эти баи, и как он все же попал в Кашгарию. Кучак рассказывал о своей жизни за границей. Раньше он боялся побоев аксакала, боялся остаться без еды, но страх потерять золото был превыше всего. Он его мучил и днем и ночью. Из-за золота Кучака преследовали, мучили и хотели убить, а пропало золото — и исчез большой страх.

По мере своего рассказа Максимову Кучак сам увидел как на ладони всю прожитую им жизнь. И то, что такой важный начальник говорит с ним, Кучаком, которого в Кашгарии не считали за человека, говорит как с равным, наполняло Кучака гордостью. Кучак разошелся. Он говорил и сам поражался мудрости своих слов. Бывает так: сбивают, сбивают сливки, а все ещё нет масла, и вдруг какой-то один удар мешалкой — и сразу появляется масло; ещё несколько ударов — и все сливки превращаются в масло. Много лет жил Кучак. Он переживал отдельные неприятности, радовался отдельным удачам, но по-настоящему осмыслил свою жизнь только тогда, когда его спас Джура от смерти в войлочной норе. Но тогда он понял только пережитое. И он хотел только одного — вернуться на родину.

— Знаешь, мне теперь стыдно, — говорил Кучак. — Что такое золото, камни? Я не знал, думал: золото — это все. Я в Кашгарии с золотом был, а человеком не был. А уж мучился, не ел, не спал… Если бы не Джура, совсем замерз бы нищим на базаре, мой труп съели бы собаки. Хорошо к себе вернуться!

— Ты вернулся, а здесь война, басмачи. Что же ты думаешь делать?

— А у нас в Мин-Архаре басмачей нет.

— А разве твоя родина — только твоя кибитка в Мин-Архаре? Разве может каждый человек в отдельности защищаться от многих басмачей? Не лучше ли объединиться и покончить с басмачами и с войной?

Об этом Кучак не думал раньше, а подумав сейчас, согласился, что это самое мудрое.

Максимов много говорил о необходимости бороться с врагами народа во имя будущей счастливой жизни.

— Значит, ты поможешь мне захватить басмачей в Горном кишлаке? — так закончил Максимов.

— А разве я могу помочь? — спросил Кучак. — Я ведь не умею стрелять из винтовки.

— Тебе не надо поражать врагов пулей. Ты будешь поражать их словом… Ты как прошел засаду? — спросил Максимов. — Они видели меня в кишлаке, — ответил Кучак. — Я сказал, что иду в разведку.

— Знаешь, Кучак, тебе опять придется одному идти к басмачам, — сказал Максимов.

— Опять одному?! — горестно воскликнул Кучак. — Опять, — подтвердил Максимов. — Ты храбрый и смелый человек, и ты поможешь нам победить басмачей. Я научу тебя, что делать, что говорить.

— Ты верно говоришь, — сказал польщенный Кучак, — я, конечно, очень храбрый человек.

— Кто тебя видел в лицо?