Джура(ил. И.Незнайкина)

– Не в кишлак пойдем, а к обвалу.

Сорвавшийся с ледника снег спрессовался в ледяные кирпичи, и груды их высились большими холмами. Пробираясь по сугробам, Ивашко и Муса услышали визг. Рыжий с белыми пятнами пес сидел на куче снега. Цепочка-поводок была придавлена льдом. Муса срезал с собаки ошейник. Пес, еще недавно лаявший на них, прижался к Мусе. Куда ни смотрел Ивашко, все было мертво.

Туча снежной пыли висела в воздухе, скрывая дали. Решив, что басмачи погибли, юноши вернулись к якам и, посоветовавшись, решили ехать в ту сторону, куда ушел молодой охотник. Изнемогающие яки хрюкали и фыркали. Закатывая налившиеся кровью глаза, они брели по следу охотника.

После гибели басмачей Юрий почувствовал страшную усталость и полное безразличие к опасностям, таившимся в этих незнакомых горах.

Вдруг пес басмачей громко залаял. Яки пошли быстрее. Впереди на снегу шевелилось черное пятно.

– Медведь! – хрипло сказал Муса.

Морозный воздух синей ночи, казалось, таил в себе тревогу. Пес поджал хвост и тихонько скулил от страха. С трудом сняли винтовки. Еще проехали и остановились. Черное пятно оказалось дымом. Обычным дымом, пахнувшим теплом костра, напоминавшим продрогшим путникам о горячем чае.

– А я думал, мы замерзнем, – сознался Юрий и впервые за много дней засмеялся.

– Теперь не пропадем, – весело отозвался Муса. Всадники с усилием оторвали примерзшие к седлам брюки и спешились. Спотыкаясь, еле ступая одубевшими ногами, они взошли по насту на крышу кибитки и наклонились над дырой. Юрий протянул руку к дыму, он был холодным. Муса отшатнулся: в нос ударил сладковатый, приторный запах. Муса испуганно прошептал:

– Гульджан! Понимаешь? Когда людям нечего есть, они едят мучнистый корень гульджан.

Снизу доносился многоголосый собачий лай. Какая-то собака мучительно выла. Пес басмачей дрожал как в лихорадке. Страх толкал его назад, но жгучий мороз заставлял ползти к дымящейся дыре, где была жизнь.

Неведомый край! Неизвестно, чьи кибитки. Может быть, там сообщники погибших басмачей.

Однако выхода не было. Нужно было или идти назад, на верную смерть, или в кибитку.

Решили спуститься в кибитку. Подошли ко второму чернеющему дымоходу, откуда не шел дым, и обнаружили волосяную лестницу.

– Эй! Кто там? – крикнул Юрий по-русски.

Яростный и злобный лай с новой силой наполнил кибитку. Собаки собрались под лестницей и щелкали зубами. В бледном лунном свете, проникавшем через дымоход, мелькали их ребра, дугой выпиравшие наружу, и сбитая космами шерсть.

– Эй! Кто там? – закричал опять Ивашко, покачиваясь на лестнице и размахивая наганом.

Но лай голодных, остервеневших от ярости псов заглушал его голос.

Муса по-киргизски окликнул обитателей кишлака. Кто-то внизу отогнал собак. Юрий и Муса спустились в темное помещение. Появился рослый юноша со светильником и жестом руки пригласил их следовать за собой. По проходу под снегом они вошли в другую кибитку, где тлел костер. Юноша предложил им сесть у костра и ушел.

Из темноты слышались шум и испуганный шепот людей. Держа наган в поднятой руке, Юрий настороженно оглядывался. Муса взял его за руку и сказал:

– Не надо. Если даже обитатели и против нас, то в жилище нас не тронут: таков закон мусульман.

Огонь в костре дрожал от движения воздуха; тени и блики сплетались в узоры на черных от сажи столбах кибитки. К пришельцам подкрадывались испуганные обитатели кишлака. На груди у каждого висел талисман от злых духов. Старуха Айше шептала заговор. Как знать, может быть, это не настоящие люди, может быть, это джинны или альбесты[12]. Чужие, непонятные слова первого пришельца казались ей заклинаниями.

Ивашко так трясло от холода, что даже столб, к которому он прислонился, дрожал. Не доверяя мусульманским законам, он напряженно всматривался в темноту и стискивал рукой револьвер. Люди, прятавшиеся в углах кибитки, раздражали его. Осмелев, старуха Айше подошла ближе и стала разглядывать гостей. Шум в кишлаке усилился. Юрий не выдержал и, шагнув через костер в темноту, хрипло закричал по-киргизски:

– Эй, мужчины, идите сюда!

Муса по-узбекски крикнул:

– Не расходись, не шевелись!

Обитатели кишлака испуганно завопили:

– О аксакал! Придешь ли ты спасти нас?… Где ты? Где ты, голодному пища, пешему лошадь?

– Они, кажется, говорят по-узбекски? – с удивлением заметил Юрий.

– По-узбекски, – подтвердил Муса. – В Алайской долине и на Сарыколе все киргизы говорят по-узбекски.

– О аксакал! Придешь ли ты спасти нас?… Где ты?

Пока они кричали, Муса быстро подбросил в огонь полыни. Костер разгорелся, и жители кишлака, оставив плакавшую от страха маленькую девочку, убежали через дверь в стене. В кибитке стало жарко, как в бане. Одежда путников оттаивала, от нее отламывались льдинки и со звоном падали на пол. Полынь сгорела, и костер еле тлел. А Юрий стоял, все так же пристально всматриваясь в наполненную звуками темноту.

К костру, медленно переваливаясь с ноги на ногу, походкой жирного гуся подходил аксакал в старом китайском халате из голубого шелка с золотыми драконами. Так он, по старинному обычаю, одевался в торжественных случаях.