Джура

Весь этот район был Максимову знаком. К Горному кишлаку, расположенному высоко в горах, было несколько путей. Как доложили бойцы, легко проходимые дороги с севера и востока тщательно охранялись басмачами. Разведчики донесли, что на дорожке с запада, которая лепится по отвесному искусственному карнизу, басмачами была также устроена засада из четырех человек. На такой дорожке достаточно одного искусного стрелка, чтобы не прошел взвод. Взгляд Максимова упал на спящего Кучака. Но ведь прошел же Кучак целым и невредимым…

У Максимова созрел план. До прихода взвода можно было подождать и дать Кучаку немного поспать. Максимов припомнил все, что слышал от Юрия Ивашко, работавшего со своей геологоразведочной партией в районе Золотой реки, о кишлаке Мин-Архар и его обитателях.

Кучак спал, заснули разведчики. Спали караванщики. Только Максимов сидел у костра, подбрасывал ветки арчи в огонь да поглядывал на наручные часы. Время шло. Собачонка заворчала, но это оказалось ложной тревогой.

III

Максимов взглянул на часы и принялся тормошить Кучака. Тот испуганно вскочил на ноги и уставился на Максимова, видимо спросонок не совсем понимая, что с ним.

— Садись, Кучак, — сказал Максимов. — Будем пить чай и есть, и ты расскажешь мне о том, где ты родился, где жил, что делал, с кем дружил, с кем ссорился и как очутился здесь. Одним словом, расскажи мне все о своей жизни.

— Совсем все? — спросил Кучак, помолчав.

— Все, — ответил Максимов.

— Совсем, совсем все? — опять переспросил Кучак.

— Да, всю свою жизнь, все, что ты перенес и передумал, и все, что думаешь делать.

Кучак несколько раз глубоко вздохнул, как бы собираясь с духом, и начал. Волнуясь, он запинался, подыскивая слова, забегал вперед, говорил неуверенно и несвязно. Но по мере его рассказа голос у него окреп, речь стала спокойнее. Когда он заговорил о своей жизни в горах, он упомянул об аксакале. Неожиданно для себя Кучак понял, что Искандер потерял в его глазах все свое величие.

— Знаешь, начальник, — сказал Кучак Максимову, — ведь мы очень хорошо жили бы, если бы не аксакал. Он у нас почти все забирал, работать на себя заставлял. Он мне прикажет — я все делаю и его боюсь. А в Кашгарии в сто, в тысячу раз хуже было…

Максимов усмехнулся и попросил его продолжать по порядку. Кучак рассказал, как он с золотом бежал от Джуры.

— Я хорошо знал цену золота из песни о богатстве. Вот слушай, я спою.

И Кучак запел:

— «Пусти меня гнаться за золотом. Я вижу: самый несчастный из людей — это бедняк. Для аксакала он ничто. Его жена издевается над ним, и самый ничтожный его толкает. Золото доставляет честь и славу, дружбу и согласие. Пустите же меня гнаться за золотом, и я обрету счастье и долголетие!»

Кучак кончил напевать и спросил:

— Правда это?

Максимов помолчал и вместо ответа спросил:

— А сам ты как думаешь?

Кучак так засмеялся, что Максимов сразу и не понял, смех это или рыдания.

— Брехня! — сказал Кучак. — У меня слов не хватит объяснить тебе, почему я песни пел, сказки и легенды любил…

И все же из его нескладного объяснения Максимов многое понял. Много песен, сказаний и легенд знал Кучак наизусть, и, как бы ни было ему плохо, он всегда восполнял убожество своей жизни воображением. Получалось так, что он наполовину жил в каком-то вымышленном, им самим придуманном сказочном мире, где счастье было в том, чтобы ничего не делать, быть сытым, побольше спать, а все бы делалось само собой. Он и на восток устремился только потому, что оттуда приезжали купцы и что там, по-видимому, была та сытая жизнь, которую так красочно воспевали старинные песни.

Кучак рассказал о встрече с баями и Саидом, о том, как он раздумал идти туда, где соседями ему будут такие скверные люди, как эти баи, и как он все же попал в Кашгарию.

Кучак рассказывал о своей жизни за границей.

Раньше он боялся побоев аксакала, боялся остаться без еды, но страх потерять золото был превыше всего. Он его мучил и днем и ночью. Из-за золота Кучака преследовали, мучили и хотели убить, а пропало золото — и исчез большой страх.

По мере своего рассказа Максимову Кучак сам увидел как на ладони всю прожитую им жизнь. И то, что такой важный начальник говорит с ним, Кучаком, которого в Кашгарии не считали за человека, говорит как с равным, наполняло Кучака гордостью.

Кучак разошелся. Он говорил и сам поражался мудрости своих слов. Бывает так: сбивают, сбивают сливки, а все еще нет масла, и вдруг какой-то один удар мешалкой — и сразу появляется масло; еще несколько ударов — и все сливки превращаются в масло.

Много лет жил Кучак. Он переживал отдельные неприятности, радовался отдельным удачам, но по-настоящему осмыслил свою жизнь только тогда, когда его спас Джура от смерти в войлочной норе. Но тогда он понял только пережитое. И он хотел только одного — вернуться на родину.

— Знаешь, мне теперь стыдно, — говорил Кучак. — Что такое золото, камни? Я не знал, думал: золото — это все. Я в Кашгарии с золотом был, а человеком не был. А уж мучился, не ел, не спал… Если бы не Джура, совсем замерз бы нищим на базаре, мой труп съели бы собаки. Хорошо к себе вернуться!