Джура

А когда и в этот раз добротрядцы отбились и мы обратно в кишлак прибежали, перессорились все курбаши. А утром Тагай собрал нас и говорит: «Добротрядцы узнали, что вода отравлена, и не пили». А мы спрашиваем: «А как же они без воды живут?» Казиски говорит: «Есть у них там один китаец, так этот китаец из камней источник сделал. Камни дают воду, мало, но дают. Так мало воды, что добротрядцы все равно скоро перемрут. А вы смотрите не давайте им собирать камни возле крепости. Кто убьет китайца, тому сто золотых». Многие тогда испугались. Говорят: «Китаец — колдун, как бы не наколдовал нам беды! Шутка ли — воду из сухих камней делает!» А Казиски разговоры эти узнал и говорит: «Не беспокойтесь, пустое дело — из камней воду добывать. Еще в древности в Кашгарии так делали. От ночного холода камни потеют, и вода капает вниз. Там ее и собирают. Я, говорит, сам из камней воду добуду». Приказал выкопать яму, глиной обмазать, камней наложить и сверху крышу устроить. Настала ночь. Мы вокруг камней собрались, воду ждем. Утром посмотрели — а камни сухие. А джигиты Козубая живут — значит, у них камни воду дают. Вижу — не сдаются они. Смотрю вокруг — нечего мне с богачами делать. А тут еще этот киргиз длиннорукий. Все о Манасе пел и разные истории рассказывал, знамения объяснял. Плохие для нас знамения были. Солнце в кровь садилось, вороны над нами летали, звезды падали. Расспросит, кто бедняк, с тем поговорит; целые дни по становищу ходит, с недавно принятыми басмачами шепчется, говорит — все люди равны.

Меня Тагай позвал и говорит: «Мне известно, что Длиннорукий — твой друг. Мне донесли, что ты ночью с ним встречаешься и опасные разговоры ведешь среди наших».

Я отрицал и обещал, когда встречу, поймать его, а сам решил бежать. А правда, было: раз встретились. Длиннорукий никуда не убегал: днем прятался, а ночью все среди басмачей вертелся. Разговорились. Длиннорукий говорит: «Эх, надоело воевать! Кончу всех басмачей и поеду в свой кишлак Мин-Архар. И ты убегай, пока не поздно».

— Мин-Архар? — спросила Зейнеб.

— Мин-Архар.

— Не врешь?

— Клянусь!.. Не знаю, чем и поклясться. Жизнью своей клянусь!

…Ну вот, я решил бежать. Пошел с другими крепость брать, упал на поле, притворился мертвым, пролежал до вечера и скорей-скорей, когда стало совсем темно, уполз в горы. Забрался в самые дикие горы, смотрю — юрты. Очень сильно испугался. Пропал, думаю… Дома у меня нет, семьи нет. Куда я пойду? Возьмите меня к себе. У вас мужчин не видно. Помогать буду.

— Оставайся, — сказала Зейнеб. — А вы как? — спросила она женщин.

— Пусть остается, — ответила Айше за всех.

Биби состроила недовольную гримаску и, вскинув винтовку на плечо, пошла в горы.

Зейнеб протянула Мамаю свою винтовку:

— Мамай, ты говоришь — учился стрелять. Скажи, зачем у винтовки этот выступ?

— Этот? — спросил Мамай. — Сюда в середину еще четыре патрона влезет.

— А зачем на стволе эта железка?

— Это когда на двести шагов стреляешь — так лежит, а на шестьсот — вот так ставишь, а на девятьсот — так. Только так далеко не надо стрелять — трудно попасть!

— Вот как! — удивилась Зейнеб. — О-о-о, ты все знаешь! А ну, покажи, как из револьвера стреляют… Не расходитесь, Мамай нас сейчас учить будет, — сказала Зейнеб и строго добавила: — А если один твой глаз смотрит на нас, а другой на горы и ты попробуешь убежать, тебя найдут наши собаки.

III

На следующий день женщины, которые охраняли кишлак, поймали еще одного беглеца, а ночью привели сразу двоих. Все при допросе сказали, что они бегут от Тагая.

Зейнеб долго совещалась с Айше, как поступить с басмачами. Старуха посоветовала проверить их и, если они хотят, как Мамай, спокойной жизни, оставить в кишлаке.

— А если будет десять мужчин, что тогда делать? — задумчиво спросила Зейнеб.

— Знаешь, — сказала Айше, — Мамай хочет жениться. Что ты скажешь?

Зейнеб промолчала.

Утром она позвала Мамая в юрту для разговора, а к вечеру отпраздновали его свадьбу с одной из молодых вдов. Пленники были приглашены на свадьбу, но с них не спускали глаз.

Мамай стал веселым и разговорчивым. Он то и дело говорил: «я думаю», «я считаю», «я хочу», «я вам говорю».

— Что это ты все: я, я, я! Приказываю здесь я, а не ты, — сказала ему Зейнеб.

— Я мужчина и, значит, старший в роде. Так было испокон веку.

— Слушай, Мамай, и запомни. Да и вы слушайте, — обратилась Зейнеб к остальным. — Старшей была и остаюсь я. Кто не хочет помогать, я не держу. Может идти к Тагаю.

Один из басмачей пошел на юго-запад. Вскоре издалека послышался лай собак и крик человека о помощи. Биби вскочила, но Зейнеб жестом заставила ее сесть. Потом она сказала:

— Мы помогаем только друзьям.

Прошло три дня. Биби, сторожившая кишлак, издалека заметила группу людей. Они шли гуськом по тропинке, направляясь на север. Биби внимательно вгляделась: она насчитала одиннадцать человек. Биби заметила, что все они вооружены. Прячась за камнями, она смогла рассмотреть их довольно близко.