E-18. Летние каникулы

— Я думаю, что она самая красивая из тех, кого я знаю, — вздохнула Герда и убрала с лица свои медного цвета волосы.

Началась неровная холмистая местность, и мы сошли с велосипедов, шагали рядом, подбрасывали ногами мелкие камешки, рулили велосипеды, втаптывали клубы пыли в гравий, изо всех сил старались смотреть только вперед.

— Что будешь делать после школы? — спросила она, когда мы довольно долго молчали и голова, казалось, наполнилась ветром и звуками шагов по гравию.

— Не знаю еще… Учиться дальше. Нет, не знаю.

Я, действительно, не имел представления, что буду делать. Особенно меня ничто не интересовало, особого таланта у меня тоже не было, я знал это, и одна только мысль распланировать все лет на десять вперед, если не на всю жизнь, действовала угнетающе. Я едва ли в состоянии был сказать, кто я такой в ближайшие дни.

— Ты, вероятно, будешь учиться, станешь доктором или что-то в этом роде.

В сельской местности принято было говорить «доктор», а не врач. Я был согласен с ней, я тоже думал, что создан для большого полета, несмотря на потрясающее свое несовершенство. Но, разумеется, об этом не принято говорить.

— А ты? — спросил я, потому что понял, что она желает говорить на эту тему.

— Хочу стать стюардессой, — не задумываясь ответила Герда Берсхаген. — Уже послала документы, к осени жду ответа.

— Хорошо, — промолвил я ошеломленно, не ожидая от нее такой прыти, хотя знал, что год назад она посещала школу домоводства. — Нелегко, вероятно, получить это место?

— У меня хорошие отметки и блестящие отзывы из гостиницы…

Вот где она встретила своего англичанина! Этот англичанин начинал действовать мне на нервы.

— Но Йо не верит, что меня возьмут…

— Почему?

— Он говорит, что я плоская. Он говорит, что все стюардессы должны иметь по крайней мере девяносто шесть сантиметров. В верхней части.

Она ударила рукой по воздуху на уровне груди.

— Плоская? — Я удивился. — Не может быть…

— Скажи, Петер, только правду. Ты тоже думаешь, что я плоская?

Сегодня на ней была юбка и блузка и поверх нее светлая вязаная кофта; оголенные ноги покрыты тоненькими светлыми волосиками, топорщимися на ветру. Теперь она расстегнула кофту, предоставляя мне возможность установить, плоская ли она или нет. И я уставился на нее, как будто никогда прежде не видел, и собственно так оно и было. Я понимал, что смотрел на нее всегда с пристрастием из-за неприличной болтовни брата. Но теперь все изменилось: веснушки, вздернутый нос, длинные волосы, большие глаза (коровьи глаза, как насмешничал Йо), которые просили меня о положительной оценке ее качеств стюардессы; даже рот с мелкими, слегка острыми зубами вдруг превратился в нечто для меня привлекательное… естественно, в определенных рамках; да, она была почти красива, когда смотрела так на меня — вызывающе и испуганно, смело и растерянно, ведь только тонкая летняя блузка отделяла ее отвагу от застенчивости.

— Я плоская? Как ты считаешь?

— Нет, не сказал бы…

Я заставил себя смотреть на нее, чтобы оценить возвышение под блузкой. Но как можно спрашивать меня о таком? Меня, у которого при виде женских форм на картине, или у статуи, или у женщины на улице, появлялись самые разнузданные мысли. Вспомнилась худенькая фигурка Катрине, ее дыхание у моего уха, прикосновение ее груди к моей тонкой, все еще тонкой руке (и это произошло вчера, всего лишь вчера вечером!)… Бесплотный дух она! А грудь у Герды, насколько я понимал, была в полном порядке.

— Я думаю, вполне…

Я не мог выразиться прилично, передать свое впечатление нормальными словами, уставился только, точно загипнотизированный, на ее блузку, которая то поднималась, то опускалась… глаз не мог оторвать, смотрел вроде бы по долгу, просила же… И не заметил, как убрал руки с руля, и велосипед перевернулся.

— Черт!

Я тотчас прыгнул за велосипедом, но напрасно старался; он уже лежал на дороге: одно колесо тихо вращалось, а руль зацепился за спицы ее велосипеда.

— Черт возьми!

Вместе мы выправили наши велосипеды и привели в порядок наши, пришедшие в возбуждение чувства.

Мы подошли к развилке. Мне было прямо, а ей предстояло свернуть. Но она предложила:

— Мне все равно, каким путем идти. Могу мимо вашего двора. Расстояние одинаковое.

Намерение ее нетрудно было разгадать: «мимо вашего двора» было значительно дальше, причем тропинка сужалась, едва проходима с велосипедом; но ясно, она хотела побыть со мной, и я обрадовался и завоображал, благодарен был ей и нисколько не сердился за эту маленькую хитрость. Мы ехали медленно и неторопливо, смеялись и говорили, сильные порывы ветра били прямо в лицо. Идти было нелегко. И небо над нами — настоящее колдовское сочетание, слияние легкой улыбки солнца и мрачных грозовых туч.