E-18. Летние каникулы

Первые капли дождя упали, когда мы въезжали во двор. Я направил велосипед к сараю, где хранился хозяйственный инвентарь. Она шла позади. Прежде чем начался ливень, мы успели забежать под навес: я с коробкой гвоздей и пакетом с игрушкой под мышкой, она с хозяйственной сумкой в руке. Велосипеды оставили у штабелей с дровами, сами вошли в сарай, наблюдали за грозой, смеялись и дрожали, пробовали дышать нормально. Она стояла позади меня, близко, достаточно близко, чтобы чувствовать тепло ее тела, слышать ее дыхание, и мне стало беспокойно, но одновременно и радостно; вообразил, будто мы на необитаемом острове, отрезаны от всего мира, вынуждены ждать, пока не прояснится небо… тонкая стенка сарая спасала нас от бешеных, низвергающихся сверху потоков воды. Здесь, на этом острове, я оказался вместе с энергичной Гердой Бергсхаген, которая прошла школу домоводства, имела возлюбленного в Англии и которая добровольно предоставила мне свою грудь на профессиональное рассмотрение. Сердце в испуге бешено колотилось в такт нескончаемому галопированию дождя по черепичной крыше. Все скрутилось и переплелось в этот миг: мое томление, моя неопытность, моя беспомощность.

Я положил упаковки с покупками на строгальный станок, она все еще держала хозяйственную сумку в руке. Один пакет раскрылся, из него выпало несколько флаконов и маленький кувшинчик.

— Это для Катрине, — сказала она, увидев, что я пристально уставился на выпавшие бутылочки.

Я отвел глаза, словно увидел что-то неприглядное или непристойное.

— Она просила купить немного косметики. Я зайду к ней вечером, будем краситься. Сказала голосом, будто поверяла нечто опасное, нечто тайное, интимное. Во всяком случае, я так это понял; подумать только, они там вдвоем будут покрывать себя до неузнаваемости красками, они взрослые… мысль была неприятна, я возбудился и испугался в одно и тоже время.

— Катрине очень умело красится. И меня обещала научить, под Аву Гарднер. А сама она красится под Мэрлин…

Я страдал. Такого рода занятия для меня, что световой год, вне здравого понимания. Что мне было делать пятнадцатилетнему подростку с двумя взрослыми женщинами, которые занимались втихомолку косметической недобропорядочностью. Косметическая оргия? Я подумал о смешной детской игрушке, которую купил по просьбе дяди Кристена, но которую рассматривал как дар своей признательности… ей! за… А теперь? Щедрость моя ни к чему! Одна насмешка! Хотел бы взглянуть одним глазком, что они там делали, оставшись наедине, о чем говорили, рассказывали друг другу, друг о друге!? Но как, как узнать? Спросить не решался…

Дождь продолжать барабанить. Мы стояли в сарае, как потерпевшие кораблекрушение, близко-близко, дыхание — спокойное и прерывистое, спокойное и прерывистое. Стоял ли дядя Кристен вот так с Марией на крыльце в Бергсхагене, если верить Йо? Но и Герда видела их. Под впечатлением этой мысли я выпалил:

— Герда, это правда, что дядя Кристен и Мария… стояли обнявшись во время конфирмации Йо?

Она посмотрела на меня:

— Йо рассказал?

— Да.

— Он всегда преувеличивает, — рассердилась она.

— Но правда или неправда?

— Да, они стояли обнявшись.

— Правда?..

— Нет, он не спал с ней. Скорее, наоборот. Люди зря болтают. Не желают слушать правду. А я знала давно, она сама мне рассказала зимой… она была такой подавленной, сказала, что только он, единственный, существует для нее в этом мире, но, разумеется, ничего не получится, и она чувствовала угрызения совести… И я знала: быть беде!

— Как это так?

— Она говорила так странно. Что лучше, мол, будет, если она исчезнет, не хочет никому несчастья. Есть человек, который из-за нее может причинить себе вред. Я не понимала, да, не понимала, что она думает. Особых причин для горестей у нее не было. Кавалеров много. Оге Бренден сватался к ней на праздник, но она сказала, что он тоже был там… Она была добрая и нежная, не понимаю, почему все так сложилось трудно для нее…

У Герды были большие блестящие глаза, коровьи глаза, по мнению Йо, и я был с ним согласен. Ни у одной девочки нет, и не будет таких глаз. Никогда, никогда! Она подошла ко мне ближе, я чувствовал плотность ее вязаной кофты у рукава своей рубашки, которая служила словно защитой в этом прикосновении (значительном или незначительном?), словно утешением.

— И потом она исчезла, — продолжала свой рассказ Герда тихим голосом, — я не особенно удивилась, потому что как бы ожидала, после того как она мне доверилась… Настроение у нее такое переменчивое, понимаешь, говорят, что это наследственное… Знаешь, я почти уверена, что она утонула в болоте. А ты, Петер, тоже веришь? Неприятно думать…