Э. Т. А. Гофман, сам свидетельствующий о себе и о своей жизни

Если он и любил Мишку, то, видимо, все же не испытывал к ней той всепоглощающей, неистовой страсти, которая овладевала им несколько раз в течение жизни. По некоторым данным, он познакомился с Мишкой еще в Глогау, а потому совершенно естественно, что, встретив ее в Познани, он снова сошелся с ней. Как бы то ни было, она предлагает ему спокойную гавань, простые товарищеские отношения, тепло домашнего очага. Если даже между супругами никогда не возникало тесной духовной связи, между ними, по крайней мере, существовало молчаливое понимание, неромантичное единение в светлые и черные дни, несмотря на рядовые конфликты, практически неизбежные при совместной жизни с таким человеком, как Гофман. Вязальной спице и остроконечному чепчику нередко удавалось разогнать силы тьмы. Но такая кротость со временем начинает раздражать Гофмана, и когда он в Обете будет описывать характер польской женщины, он не без злости перечислит именно те свойства, которых недостает Мишке: чувственность, непостоянство, беззаботность, язвительность, кокетство и изящество.

Двадцать лет проживет он с ней — с той, о которой говорят, что он женился на ней ради удобства, хотя на самом деле крайне трудно разгадать истинные чувства такого замкнутого человека, как Гофман. Впрочем, дневник, который он начинает вести в 1803 году, дает нам, несмотря на свою лаконичную форму, ценные сведения о душевном состоянии писателя. Имя его супруги встречается там не слишком часто, если не считать таких лапидарных констатаций, как, например: Дал жене 20 талеров на платье или Заболела жена. Непосредственно за этой фразой следует запись о том, что он остался весьма доволен вечерней прогулкой. С нашей стороны было бы глупо негодовать на писателя за такие слова и еще глупее делать на их основании вывод, что он вообще не любил Мишку. Именно в те моменты, когда человек страдает или озабочен, он ничего не жаждет так сильно, как какой-нибудь утехи. Гофману свойственна жестокая невинность человека с повышенной чувствительностью. Поскольку сверхчувствительный человек всегда пребывает в состоянии крайнего внутреннего напряжения, ему чрезвычайно трудно испытывать сострадание и сочувствие к несчастью других; элементарный инстинкт самосохранения запрещает ему обременять себя теми ударами судьбы, которых он может избежать. Вот причина, по которой Гофман, к великому неудовольствию всех, кто слишком упрощенно трактует человеческую душу, так приятно проводил время, пока его супруга была больна. Для писателя, в особенности для писателя-романтика, его собственное душевное неспокойствие, настоящее или только выдуманное, — трудно сказать, где здесь проходит линия раздела, — служит одновременно источником энергии, игрой, рабочим материалом и объектом созерцания. Если бы он отзывался на несчастья других, он, пожалуй, растратил бы впустую часть своего потенциала впечатлительности и тем самым поставил бы под вопрос свою миссию. Миссия же эта заключалась в том, чтобы творить прекрасное, а прекрасное не имеет никакого отношения к морали; иногда оно даже идет с ней вразрез. Возвращаясь к чувствам Гофмана к Мишке, следует добавить, что ни в одном месте своего дневника он не упоминает имени своей жены в связи с экзальтированностью или тем, что он называет экзотическим настроением, употребляя слово «экзотическое» как синоним причудливого, необычного, диковинного, не вполне нормального. Но даже если Мишка никогда не внушала ему страстного чувства, он, вероятно, все же любил ее той глубинной, подземной, растительной любовью, которой мы одаряем то, к чему привыкли.