Êåéò Òèðíàí

За гвоздикой последовал жасмин. Я прилежно повторял слова Серафимы, с самого детства врезавшиеся мне в память:

"Жасмин-цветок -- для мозгов, привлекает деньги и любовь. Зверобой   исцеляет, дарует счастье, мужество, любовь, защиту. Имбирь успех дарует, власть и любовь.

Мята колосистая -- к процветанию и деньгам, в поездках дальних помогает. Защищает и исцеляет. Корица к успеху, и побуждает к  добрым стремлениям. Кошачья мята, она  любовь дарит, счастье и мужество. Можжевельник -- он тоже к любви и защите"...

Я любовно собирал травы в банки, шепча их названия и магические свойства, а перед глазами стояло улыбающееся лицо бабки Серафимы, глядящей на меня синющими глазами, и повторявшей: "Учи травы, Серафимушка, в травах сила великая. Они от Земли-матушки, благодетельницы нашей и защитницы. От любой хвори и сглаза, порчи и томления есть своя трава. Чем больше ты будешь знать о них, тем легче будет людям помогать..."

Скрип калитки отвлек меня. Я прислушался: шаркающие шаги приближались к дому. Я посмотрел на дверь, пытаясь вспомнить, у кого в селе такая походка, но ничего не вышло - шаги казались какими-то неуверенными, словно шаги приговоренного, идущего к плахе человека.

В дверь негромко постучали. Стук был таким же, робким и неуверенным. Я подождал, пока стук повторится, и сказал:

- Входите, не заперто.

Дверь медленно отворилась, и в сени вошел высокий и широкоплечий Митька, сын Филиппа, нашего сельского кузнеца, умершего пару лет назад от горькой.

   Глядя в пол, Митька пробубнил:

- Дядя Серафим, я к вам...

- Вижу, что ко мне, - на память пришли слова Анны, что-то говоривший про него - то ли жениться собрался, то ли заболел. Она еще что-то говорила, но я не особенно прислушивался к ее словам - мне бы ее заботы.

- Ну, проходи, раз пришел, - сказал я, рукой указывая на освободившуюся от трав лавку.

Митька с сомнением посмотрел на низкую и широкую лавку и, потоптавшись для приличия, вошел в комнату. Подойдя к лавке, он остановился и, бросив на меня быстрый взгляд, снова опустил глаза к полу. Я мысленно усмехнулся: совсем не таким выглядел я, когда мы с Марией решили пожениться. Мне тогда весь мир был по плечу, а океаны по колено. Митька же выглядел подавленным, если не сказать раздавленным.

- Садись, что встал? В ногах, сам знаешь, правды немного.

- Спасибо, - неразборчиво пробормотал Митька и сел на скрипнувшую под его весом лавку.

Я пододвинул к себе деревянный табурет и, усевшись на него, спросил:

- Каким ветром? Добрым или...?

Юноша поднял голову. Я посмотрел ему в глаза, и мне вдруг показалось, что он сейчас зарыдает. Только этого мне не хватало - утешать здоровых парней. На всякий случай, я предупредил его:

- Ты, вот что, слезы свои запри куда-нибудь, и рассказывай. Что случилось?

Митька опустил голову и глухо пробормотал:

- Дядя Серафим, ты можешь Татьяну приворожить? - Он поднял голову и, взглянув на меня тоскливыми до смерти глазами, добавил, - умру я без нее! И дня больше не проживу!

Я посмотрел на не убранный в банку можжевельник и снова "услышал" слова Серафимы: "можжевельник - он тоже к любви..." Юноша смотрел на меня, со страхом и какой-то обреченностью ожидая моего ответа. Я не торопился отвечать. Приворот - дело нехитрое, это, вообще, первое, чему ведьмиц для начала обучают. Способности проверить, там, все такое. Серафима тоже учила меня этому.

   Благодаря ей я знал три вида приворотов: психологический, энергетический и, даже, магический. Бабка говорила, что приворот не даст умереть с голоду, потому что люди всегда пользовались им для достижения своих целей, и дальше также будет - сущность-то человеческая не меняется ни за годы, ни за века. И еще говорила, что первыми двумя, психологическим и энергетическим можно пользоваться, не опасаясь причинения особого вреда привораживаемому и просящему о том, но предостерегала о третьем, магическом. Предостерегала, но все же обучила...

- Умрешь, говоришь? - Мой голос был спокоен что, по идее, должно было вселить в Митьку некоторые сомнения, - А, как это? Сам или по болезни любовной?

Митька замер, пытаясь осмыслить отдающий ехидцей вопрос. Тряхнув головой, ответил:

- И по болезни, и сам - утоплюсь!

Я усмехнулся:

- Ну, тогда, братец, тебе не ко мне надо, а к Захару, гробовщику, - я смерил его глазами и продолжил, - ты, парень большой, тебе специальный гроб нужен, нестандартный.

В глазах Митьки что-то вспыхнуло, пролетело и потухло. Он снова опустил крупную голову и пробубнил:

- Не смейся, дядя Серафим, плохо мне. Ничего не могу делать, все из рук валится. Еда в глотку не лезет, ночи не сплю - сил моих больше нет! Помоги мне, дядя Серафим - я тебе что хочешь сделаю. Хочешь, дом новый срублю, хочешь - всю жизнь на тебя работать буду! Только помоги!

Я подумал, что влюблен парень, по самые, что называется, уши, а любовь плохой советчик, такое насоветует - всю жизнь потом жалеть будешь. И еще подумал, что в голосе его и словах слышны нотки странные, пахнущие не то безумием, не то еще чем.