Ecce homo[рассказы]

Поля сунула негру свою «карту», взяла конверт, без особого интереса набрала целый ворох бюллетеней и поворотилась к кабинке, где вот уже целую минуту переминалась пара прекрасных — видных до колен, entendons–nous — ножек. Четыре когтя зацепили занавеску, цокнул каблучок; ноги блеснули глянцем — и смошенничали — лицо было мужское, в очках и с фингалом в форме Швейцарии без Энгадина. Мужик закутал горло русской шалью (из тех, что шьют в парижских подвалах нелегалы–вьетнамцы) и тихонько пристроился за спиной Поли. — «Ах, да!», — спохватилась она и скоренько, словно ей наступали на пятки, пошла к кабинке. Оглянулась. Юркнула туда. За тонкой перегородкой кто–то рыгнул и зашелестел бумагой. Тогда Поля достала из кармана ледяной брусок в фольге — замороженный ещё с вечера кусок вендейского масла — бережно развернула его и вложила в квадратный конверт. — Mais qu’est ce qu’elle a aimé ça! — не унимался негр — Хи — хи — хи — хи — отозвались старухи.

Поля осторожно выглянула наружу и, взявши конверт, заняла место за русской шалью. Негр вытащил платок и бил им, словно багряным хлыстом по костылю, заливаясь смехом. Мужик в чёрной юбке бросил свой конверт в стеклянный куб — a voté![3] — взвизгнула пенсионерка, та, что напоминала ряхой дрофу, опёрлась на иссохшую ногу и принялась тасовать, точно карточную колоду, фотографии кандидатов. Молодчик повернулся на каблуках–шпильках, поглядел сквозь Полю, словно её и не было. Она вся отразилась в линзах очков — белая рубашка, русая, до пояса коса, расширенные от напряжения глаза, — и пошёл прочь, ловко виляя бёдрами. — Pédé! (голубой!) — прыснула рыжая старуха с козлиной физиономией и в коричневом платье с голубыми рукавами. — Pédé! Pédé! Pédé! — подхватила дрофа, плюнувши при этом в горообразный свиток ветчины, который было высунулся из разрезанного брюха багетты. — Pédé! — выл негр и, обнявши костыль, сам того не зная, танцевал камаринского. Хо — хо! Хо — хо — хо! — вскрикивали в такт ударам подошв члены горсовета и мигали старухам.

Поля протянула паспорт козлолицей. Та откусила шмат ветчины, вмиг проглотила, молниеносно облизалась и прочитала — «Мадмуазель Полина Ис–ш–ш» — тут она высморкалась в палевый клок туалетной бумаги, деликатно спровадила его под парту — «ис–ш–ш-тррр», закашлялась — «атх — атх — атх!», снова прочистила нос, вдохнувши в себя всё его содержимое, и закончила — «ова!» Уфф! — утёрла она голубым рукавом гармошковый лоб.

— Истрова. Полина Истрова, — поправила её Поля глухим от волнения голосом. Жар хлынул к запястьям колючим потоком. У Поли застучало в висках. Она протянула руку и опустила в щель ледяной конверт. Тот тяжко шлёпнулся поверх бумажной пирамиды. — A voté! — крикнула дрофа, а рыжая вернула Поле документик.

— Неужели не заметили! — восхитилась Поля и, ускоряя шаг, пошла к двери: мимо пустых кабинок, мимо утомлённого негра, мимо чернобуквенного плаката «Tout bulletin déchiré ou taché sera nul» (Каждый порванный или испачканный бюллетень недействителен.)

А снаружи вовсю властвовало солнце. Пряно пахло влажной землёй. Дождя как не бывало. Поля вложила кисть в ещё холодный карман; боксёрским нырком увернулась от голубя мира, нацелившегося своим клювом в её левый глаз; прищурилась на битву луж и медовых пятен, на быкорогую тень Kawasaki с золотым испанским номером AF 20:04, на парк, который сейчас дыбился бешеными дубовыми кронами — точно пляшущая гора. Поля пошла вправо. Солнечный жар тотчас навалился на неё, и она представила, как там, в стеклянном кубе, словно в гигантском инкубаторе, тает кусок солёного вендейского масла, как набухает жиром конверт. Ещё немного — и масляные струйки начнут растекаться, проникая всё глубже в ворох бюллетеней и отмечая их тёмными пятнами.

Поля шла легко — всё внутри неё смеялось, звенело по–весеннему. Щекотало в паху: так бывает, когда ждёшь подарка. — Баррр! — грянул Kawasaki — Ррамм! Барррр! — зычно промычал он, и белоснежный вихрь пронёсся по улице, нарушая все правила и оставивши в дураках красное светофорово око. — Угу! уу! угу! — отозвалась из парка разбуженная сова. — «Ах, как хорошо!» — не удержалась Поля и ласково улыбнулась нищему, читавшему эпитафию над обезглавленной бутылью. — «Как славно!» И Поля, снова вообразив, как вливается внутрь демократической пирамиды струя вендейского масла, злорадно рассмеялась. Из микроавтобуса выглянуло плоское жандармское лицо, бдительно уставилось на неё. Поля налегла локтем на дверь.

Вверх, вверх. Домой. Крылья ключа угодили в чавкнувшую скважину замка. В тёмном коридоре не споткнуться бы о рюкзак! Споткнулась. — Угу — угу, — донеслось со стороны парка мягко и чуть насмешливо.