Еда и патроны. Прежде, чем умереть

— Это всего лишь лошадь. Ты вообще не любишь лошадей.

— А ты — всего лишь человек. И я терпеть не могу людей.

На том и порешили.

Метров двадцать всё шло неплохо, я удачно перескакивал с кочки на кочку, и складывающаяся тенденция сулила мне успех, но...

Сука! Почему — ёбаныйврот! — в каждом деле случается это блядское «но»?

В очередной прыжок нога проскользнула и вместо твёрдой почвы оказалась по колено в жиже. Вторая не заставила себя долго ждать и тоже увязла, неудачно ища точку опоры. Я заскрёб руками по ледяной корке, но та моментально превратилась в осклизлую дрянь, расползающуюся под пальцами. А ноги с каждой секундой уходили всё глубже и глубже. Совсем скоро я лежал на груди, едва ли не зубами цепляясь за полужидкую грязь, а болото заглотило меня уже по пояс. Холод сковал поясницу, в то время как ноги погрузились в отвратительное тепло. И тут меня будто парализовало. Нет, я мог двигаться, но... не хотел. Впал в ступор. Чудное чувство, когда головной мозг понимает, что нужно ползти вперёд, а спинной говорит: «Брось. Зачем тебе это? Смотри, половина тебя всё ещё снаружи. Ты дышишь. Твоё сердце бьётся и органы не отказали. Что ещё надо? Просто, зафиксируйся. Замри, не шевелись, не стремись, не желай, не думай».

Мой взгляд сфокусировался на лошадиной голове в десятке метров. Она всё так же торчала над трясиной, не сменив положения ни на миллиметр. И только её левый глаз — светло-карий, с этим жутким горизонтальным зрачком — повернулся в мою сторону. И в нём не было ничего — ни сочувствия, ни благодарности, ни даже страха. Он смотрел будто сквозь меня, на что-то позади...

Должно быть, ступор на время отключил мне слух, потому как подкативший багги я заметил только благодаря брызгам грязи в рожу.

— Хватай! — прилетела вслед за грязью мне в лоб пряжка ремня, ну, и сам он, намотанный противоположным концом на запястье Ольги.

Я обеими руками вцепился в спасительную кожаную ленту и потащился на пузе за медленно отъезжающей от трясины машиной.

Должен сказать, это было довольно унизительно. Мало того, что меня словно беспомощного слабака выволокли из грязи, так ещё и пряжкой в лоб! Зуб даю — она сделала это не по неосторожности, а абсолютно хладнокровно и со злым умыслом. Чёртова стерва! Это насколько же нужно быть циничной, чтобы самоутверждаться за счёт попавшего в беду напарника?! Уму непостижимо.

— Кол, — склонилась Ольга надо мной, лежащим возле колеса и утирающим грязь с рожи, — ты упрямый самовлюблённый мудак.

— Самовлюблённый? — спросил я, будучи несколько озадачен такой характеристикой.

— Более самовлюблённых ублюдков не знаю.

— Ты мне пряжкой в лоб засветила, — сел я на землю и потёр ушибленное место.

— Что?

— Пряжкой, — указал я на увесистую серебряную херню. — Могла бы и поаккуратнее. Да?

Ольга засопела и, хмыкнув, обиженно поджала губу:

— Знаешь, что я могла бы? М? Бросить тебя тут! В компании этой клячи, которая тебе, похоже, дороже нашего дела. Какого хера, Кол? Нахуй ты туда полез?

— Хотел скотине страдания облегчить, — развёл я руками.

— Зачем?

— Сам не пойму. Будто дежавю какое-то.

Ольга вопросительно нахмурилась, мило сморщив носик.

— Ну, будто приключалась уже со мной такая херня. Я как эту голову над болотом увидел, аж тошно сделалось. Не знаю почему, не спрашивай, — я встал, кое-как отряхнулся и упал в пассажирское кресло. — Поехали уже.

— Тебе бы обсохнуть не помешало. Сменное бельё есть.

— Вот до того берега доберёмся, низинку найдём, там и обсохну.

— Как знаешь, — плавно пустила Ольга нашего железного коня вперёд.

Форсирование заболоченного Сока заняло у нас ещё не меньше часа, за которые я продрог до костей. Уверен, это была месть. Вместо того, чтобы прибавить газу и проскочить опасные участки на скорости, чёртова перестраховщица закладывала крюк за крюком. Я бы взял управление на себя, да все конечности тряслись, как у эпилептика. На твёрдую землю вы выбрались уже затемно. Ольга спрятала машину в овражке и развела костёр.

— Пе-ллл-енга-ттт-ор прове-ррр-яла? — отстучал я зубами.

— Да, всё те же семь километров.

— Сссука.

— Они не двигаются. Нагоним утром.

— Нннет. Согреюсь и двинем.

Ольга бросила в огонь ещё несколько веток, после чего села рядом и положила мне голову на плечо:

— Надо поспать.

— Не время сейчас...

— Мне надо поспать, Кол, — повторила она мягко, но безапелляционно. — Дежуришь первым. Да?

— Угу, — кивнул я после непродолжительной внутренней борьбы, чувствуя, как по левому плечу разливается тепло.

— Наверху две растяжки, — пробормотала Оля в полудрёме. — Если вдруг решишь подняться...

— Увижу.

Странное дело, но именно сейчас эта незнакомка, всеми силами пытавшаяся внушить мне чувство привязанности, показалась действительно небезразличной. Что-то неуловимо знакомое было в этой близости, что-то... искреннее. А может всё дело в том, что она спит. Спящие люди всегда кажутся лучше, чем они есть. Такие податливые, умиротворённые, молчаливые. Лучше, пожалуй, только трупы.