И давайте внесем полную ясность; даже если бы мы
Более того, любой, достаточно беспокоящийся для того, чтобы платить значительно более высокую цену за такое производство, мог бы возможно озаботиться тем, чтобы вообще перестать есть продукты животного происхождения. Кроме того, учитывая экономические реалии и правила свободной торговли, даже если бы стандарты содержания животных значительно улучшились в одном месте, спрос на более доступную по цене, произведенную с меньшей заботой о животных продукцию вынудил бы производителей с более высоким уровнем стандартов содержания животных уйти из бизнеса, за исключением, возможно, обслуживания очень маленького и состоятельного нишевого рынка.
Это другой вариант «Но что, если бы мы улучшили обращение с животными, которых мы используем для еды». Он признает, что мы не можем обращаться с животными «гуманно» до тех пор, пока существуют специализированные животноводческие хозяйства или даже маленькие фермы. И поэтому он задается следующим вопросом: если бы у нас была корова или пара цыплят, и мы выращивали бы их на наших подворьях, относились бы к ним также, как к нашим собакам, кошкам или другим животным-компаньонам, которых мы считаем членами наших семей, и безбоязненно бы их убивали, что плохого было бы в том, чтобы употреблять в пищу их или сделанные из них продукты?
Существует четыре ответа.
Во-первых, с практической точки зрения, скорее всего невозможно выращивать и убивать животных совсем без боли и страданий, которые неизбежны даже при самых идеальных обстоятельствах. Это снова возвращает нас к идее, что меньше страданий определенно лучше, чем больше, но, если мы считаем животных имеющими моральную ценность, мы должны быть способны оправдать
Во-вторых, с психологической точки зрения, это предложение является наиболее нереалистичным. Мы бы не стали есть животных, если бы мы думали о них так же, как мы думаем о наших собаках, кошках и других домашних животных-компаньонах.
Мы знали пару, которая решила, что они хотят продолжать есть продукты животного происхождения, но будут сами производить мясо, молоко и яйца на маленькой ферме, которой они владели. Они триумфально объявили, что смогут выращивать и убивать животных без причинения им страданий больших, чем страдали бы их собаки и кошки, которых они любили и чьи интересы всегда стремились защитить.
Мы были настроены скептически именно потому, что мы знали, что раз они относятся к коровам, свиньям и цыплятам так же, как относятся к своим собакам и кошкам, они не смогут есть этих животных так же, как не стали бы есть своих собак и кошек. И именно это и произошло.
Примерно через два года они забросили ферму и перестали есть все продукты животного происхождения. «Они стали семьей; мы просто не могли их съесть», как они выразились. Тем из нас, кто живет с домашними животными-компаньонами, мысль о том, чтобы их съесть, никогда не приходит в голову. Если бы мы стали относиться к животным, которых мы используем для еды, так же, как мы относимся к нашим домашним питомцам-компаньонам, мы бы тоже не стали их есть.
В этом все и дело. Если включается свет и мы видим, что мы все Майкл Вик, то нужно не быть Майклом Виком и перестать потреблять продукты животного происхождения. Решение не в том, чтобы обращаться с животными, которых мы собираемся съесть, так же, как мы обращаемся с собаками и кошками.
В-третьих, с философской точки зрения, этот вопрос предполагает, что, если
Это резко контрастирует с тем, как мы думаем о людях. Да, страдания — это плохо, но мы считаем смерть, даже безболезненную, очень плохим явлением. У нас, у людей, есть стремление продолжать жить. Смерть разрушает это стремление, которое отлично от стремления избежать страданий. Мы не хотим страдать; мы также не хотим умирать. Животные, как многие говорят, не хотят страдать, но им все равно умрут они или нет если акт убийства не связан с причинением страданий; страдание, а не убийство, — вот что беспокоит животное.