Эдельвейсы для Любаши. Коричневый туман над Днестром (сборник)

Лошади даже ухом не повели и только после того, как я щелкнул кнутом в воздухе, они дернули плуг и пошли. Пройдя несколько метров, плуг выскочил из земли и повалился на землю вместе со мной.

Я даже не успел отпустить ручки, пропахал лицом несколько метров земли. «Тпрууу!» Дядя Тоадре остановил лошадей. У меня настроение, конечно, сильно упало, и я чуть было не заплакал. Отряхивая меня от прилипшей земли на лице и одежде, дядя Тоадре, без тени насмешки успокаивая незадачливого пахаря, говорил: «Ничего, научишься! У тебя вся жизнь впереди, пахать да пахать…»

Горький хлеб

В конце ноября трагически погибла наша мама, нас осталось пятеро сирот, младшему едва исполнилось девять месяцев. Всех надо было прокормить, и отец с раннего утра до позднего вечера пропадал на работе. Вечером он приносил две булки черного хлеба – этим и жили. Маленькому Ванюше мы жевали хлеб и через марлю давали ему сосать. Теперь, когда он вырос, живой и здоровый, не верит нам, что так было. Нашлись тетушки, которые уверяли его, что нянчили его на своих руках и кормили его всякими вкусностями. Ну да Бог с ними.

Я пишу, как было, а было так – государство не обращало внимания на многодетную голодную семью инвалида-фронтовика. Помощи совершенно никакой, приходилось выживать самим. Нет, мы не кинулись по дворам просить милостыню. Костя, как старший, взял на себя обеспечение продуктами. С утра он исчезал куда-то и к вечеру приходил нагруженный всякими яствами. Это были консервы с борщом, фасолью, повидло. Откуда нам было знать, что это бомбажные консервы. Костя находил все это на свалке консервного завода, неподалеку от села.

Я оставался дома за старшего, следил за младшими, чтобы не учудили чего-нибудь. Было дело, без одного чуть было не остались. Маленький Вася решил погреться, так как основательно замерз. Собрал постеленную на полу в сенях солому и поджег ее. Хорошо, я был в доме и вовремя потушил разгоравшуюся солому.

В школу мы ходили, не пропуская занятий, и все же мне не забыли случая на уроке литературы, и некий учитель алгебры, приехавший к нам в село, по фамилии Мешка Георгий, отчество не помню, нашел причину оставить меня сначала на переэкзаменовку, затем и на второй год в шестом классе. Ему бы моя доля. Не стоит он того, чтобы о нем писать, но хорошо знать его предмет было затруднительно. К ученикам он обращался не иначе как тупицы, идиоты, швырял в учеников мелом и бил по лбу указкой. От такой «педагогики» не многие из нас были знатоками его предмета. Вызванного к доске ученика он доводил до состояния животного, который мог тупо смотреть на доску и молчать. Особенно он забавлялся тем, что вызывал к доске одну сельскую девочку (детдомовских он боялся трогать), и прикрикнув на нее, с удовольствием смотрел, как между ног у девочки на полу образовывалась лужа.

Шло время. Вскоре мой дорогой брат Костя оставил меня и уехал в Казахстан покорять целину. Я работал в колхозе до совершеннолетия и затем поступил в строительное училище. Так окончилось наше с Костей страшное, вечно голодное босоногое неказистое детство. Конечно, из написанного, а это всего около десяти процентов, наша история могла быть куда как объемистей и насыщенней…

В чём сила, брат?

Родился я в аккурат после Победы. Так что фашистов советские войска прогнали без меня. Но когда я кричал: «Уа! Уа! Уа!», фашистам, что прятались в лесах, чудилось: «Ура! Ура! Ура!», и они, дрожа от страха, выходили и сдавались нашим пачками.

Мой старший брат Костя был на два года старше меня. Так он схлестнулся с одним немцем (немцы отступали через наше село). Костя вышел на улицу и столкнулся с ним. «Немец перец, колбаса!..» – шуганул он его. Тому не до разговоров, да и переводчика у Кости под рукой не оказалось…

Так о чем это я… Потом, когда подрос, где-то лет шесть-семь, увидел себя и Костю на фотографии. У мамы и дяди Вани, маминого брата, на руках сидели два нормальных и даже симпатичных мальчика в штанишках с помочами в рубашонках, ждущих, когда вылетит птичка из фотоаппарата дяди-фотографа.

Годам к восьми, что было от меня, ничего не осталось. Глаза стали какими-то выпученными, шея вытянулась как у гуся, а руки и ноги были как соломинки. Силенок при таком телосложении было маловато. Не знаю, может на меня повлиял послевоенный голод. Но почему только на меня?! Брат Костя выглядел нормально, другие ребята тоже, а я вот такой урод.

Бабушка Наталка, когда приезжала, то своему любимчику Костику давала рубль на кино, а мне ничего. Костя бежал впереди меня к клубу и якобы «находил» кем-то спрятанный в щели забора рубль. На пятьдесят копеек шел в кино, а на пятьдесят в киоске ему наливали из бутылки стакан ситро.