Эдельвейсы — не только цветы

— Друзья, — прервал их перебранку лейтенант. — На Кавказе говорят: «Пастухи спорят — волк выигрывает». Ну, чего вы не поделили?.. Можете идти оба.

Вано тотчас подсел к командиру, замахал на Донцова рукой:

— Ладно, иди, Степанка. Только автомат захвати. Будь осторожным, не подставляй голову под пули.

Он дотронулся до руки командира и ужаснулся: «Совсем, как лед… Кушать надо. Много кушать надо… Ах, вина нет!»

Донцов вернулся минут через сорок — сияющий, довольный:

— Обстановка — лучше не надо, — доложил он. — Оккупантов нет, ужин заказан, а кое-что найдется и про запас.

— Черт! — весело выругался Вано.

Вскоре все трое вошли в крайнюю мазанку.

— Принимай гостей, хозяюшка, — как старый знакомый, заговорил Донцов.

— Сидайте, сидайте, — из кухни вышла казачка, и Донцов глаза вытаращил: гляди ты, успела переодеться!

На хозяйке уже не простое ситцевое платье, а шелковое, с яркими васильками; оно плотно обтягивало ее высокую, ладную фигуру.

— Очень даже красиво, — похвалил Степан.

Хозяйка играла перед ним своей дородностью и так искренне улыбалась, что казалось, давно ожидала его и вот, наконец, дождалась. Выскочив в сени, она тут же вернулась, завертелась перед Донцовым: влюбленная и только!

А увидев бледное лицо лейтенанта, его забинтованную ногу, всплеснула руками:

— Господи!..

— Наш командир, хозяюшка, — пояснил Донцов.

— Он же не дышит.

— Не беспокойтесь, — отозвался Головеня. — Солдат живуч.

Вынув из кармана обрывки простыни, что дала Наталка, Вано принялся перебинтовывать рану командира. Хозяйка ушла на кухню, сказала — собрать поесть.

Донцов отправился помогать казачке: принес воды из колодца, разжег плиту.

Из кухни послышалось хихиканье, потом голоса:

— Где твой муж, Мария?

— Далеко, голубок. Отсюда не видать.

— На фронте?

— Не… — вздохнула хозяйка.

— А где же? — не отступал солдат.

— Долгая песня, голубок!..

— А все-таки?

— Как тебе сказать… Спервоначалу в тюрьме сидел. А вышел — на работу устроился. Писал — приеду, да так и не приехал.

— Вернется, — прогудел бас Донцова.

— Не… Сразу не вернулся, теперь не жди.

— Почему?

— Другая баба попутала.

Хозяйка вздохнула и погрустневшим голосом продолжала:

— Четыре годка вместе прожили. Налюбоваться друг на друга не могли. Он кладовщиком был, я в поле работала. Добре жили… Еще говорила: ох, Санька, не лезь в начальство! Будто душа чуяла. Так и вышло. Пришла ревизия, а у него недостача. Украл, говорят. В суд повели. А какой он вор? Разве что с пьянства? А так, чтобы нарочно, что вы!.. У него во всем роду воров не было! А с пьянства — это могло. Ведь он, пьяный человек, неразумный…

— И большая недостача?

— Та сколько там мешков пшеницы взяв, так разве ж колхоз от того обеднел? Через то, значит, мужика с бабой разлучать?

— А сама как думаешь?

— А мне что думать, — переменила тон хозяйка. — Нехай кобыла думает, у нее голова большая! И хватит допросы чинить…

Раскрасневшаяся Мария поставила на стол большую черную сковороду с жареной картошкой. Принесла откуда-то со двора миску малосольных огурцов, приятно пахнущих укропом.

— Ешьте, пожалуйста.

— Закусочка первый сорт, — оценил Донцов. — Может, и это, кх, кх, найдется? — и он щелкнул себя по горлу.

— Не, нэма, — развела руками хозяйка. — Раньше було, а зараз нема.

Пруидзе, вооружившись ножом, начал кроить белую буханку. Ломти у него получались ровные, тонкие, как в первоклассном ресторане. Вдруг он насторожился, замер с ножом и хлебом в руках: с улицы донесся шум мотора. Донцов метнулся в сени, но вскоре вернулся, подхватил Головеню, поволок его из хаты.

— Фашисты! — бросил он на ходу.

— Та шо ж тут такого? — послышался голос хозяйки. — Ну, в плен сдадитесь, чи шо… Може, и война скоро кончится.

Степан понес раненого в конец двора, к огороду, где росли подсолнухи, Вано с автоматом в руках поспешил следом. Солдаты готовы были скрыться в огороде, но там неожиданно взревел мотор, заскрежетали гусеницы. Пришлось вернуться. Донцов вспомнил, что хозяйка выходила за огурцами во двор, огляделся и увидел чуть приподнятую крышку погреба.

Едва Пруидзе, опустившись последним, прикрыл за собой крышку, как во двор, ломая изгородь, въехал тяжелый танк.

Откуда-то издалека донеслись артиллерийские выстрелы. Сбоку простучал пулемет.

— Ну, друзья, — сказал лейтенант, — будем держаться. Оружие исправно, есть патроны, пара гранат… А главное — мы в дзоте! — Шепот его звучал ободряюще. Но про себя командир подумал: «Готовая могила».

12

Квако бойко шагал по дороге, поспешал в свое «завтра», а в памяти почему-то всплывали события прошлого.

В тридцать девятом пограничники задержали отца — он пытался бежать в Персию. Отделался дешево, судить не стали, отпустили: Арнольд Квако был снабженцем, в пограничные села выезжал по службе. Ну, заблудился, с кем не бывает.

Однако после этого все пошло кувырком. Отец лишился места, стал пить, потерял надежду на возвращение старых порядков. Но лютую свою ненависть к Советской власти он сумел передать и сыну, Андрею.