Эдельвейсы — не только цветы

Рассчитывать на скорый уход гитлеровцев было так же нереально, как, скажем, рыть подземный ход от погреба к горам. Но и выходить сейчас — верная гибель. Надо выбрать момент. А как его выберешь, если нет возможности наблюдать? Стоит приподнять крышку, как сразу себя выдашь. Во дворе наверняка часовой, да и водитель не спит, ишь постукивает…

«Как же быть?» — в сотый раз спрашивал себя Головеня и не находил ответа.

Прошло часа четыре, а может и больше. Во дворе слабо заработал мотор и тут же заглох.

— Зажигание не отрегулировал, гад! Будет теперь возиться, жди его, — проворчал Донцов.

Товарищи не отозвались.

Над погребом послышались шаги. Что бы это значило? Головеня оперся рукой о стенку, в другой — пистолет. Солдаты тоже приготовились. Крышка поднялась. Ударил свет, и они увидели на лесенке босые ноги. Это была хозяйка. Ничего не подозревая, медленно спустилась она в погреб, повернулась и вдруг ахнула, увидя давешних гостей. Затряслась, как в лихорадке, из рук ее выпала и покатилась тарелка.

— Тихо, — поднес ладонь к ее рту Донцов. — Кто в хате? Офицеры? Сколько?

— Хто ж их знает. Чи пятеро, чи шестеро… То приходят, то уходят.

— Ну, так слушай, — Донцов взял казачку за руки. — Выдашь — скажу, что я твой брат и что ты меня и моих друзей сама спрятала… И нам, и тебе конец.

— Ой, божичко, да разве ж я нехрещеная? Да и вы ж свои… Як же можно…

Увидев, наконец, черепки на полу, хозяйка глянула в угол и остолбенела:

— Шо ж я им подам… Ни сметаны, ни молока.

— У соседей возьми.

— У кого взять-то: всех коров угнали.

Лейтенант, молчавший все это время, потянулся к хозяйке:

— Нам смерть не страшна. Но запомни: у немцев не хватит веревок, чтобы нас перевешать!

Казачка попятилась к лестницей, судорожно хватаясь за нее, торопливо полезла наверх.

Крышка захлопнулась. В погребе снова стало темно.

— Выдаст? — почти одновременно спросили Донцов и Пруидзе, обращаясь к лейтенанту, будто он мог знать это.

— Быть наготове, — ответил лейтенант.

Донцов притаился, стоя на лестнице: если что — сперва из автомата… Пруидзе взял в каждую руку по гранате. Застыл в ожидании Головеня. Самое страшное было в том, что выбраться из этой западни невозможно. Сиди и жди смерти. А для того, чтобы их убить, достаточно одной гранаты.

«Может, живьем захотели взять?» — подумал Донцов. Хозяйка не внушала ему доверия. Казалось, сейчас явится она в сопровождении трех-четырех гитлеровцев, поднимет крышку и скажет:

— Ну, голубки, вылазьте!

Над погребом опять послышались шаги. Зашуршало сено. Кто-то грузный прошел над самой крышкой. Сено валялось у плетня, хозяйка сушила его… Зачем же сюда?

Неожиданно взревел мотор, в погребе задрожал потолок, посыпалась земля. Танк, судя по всему, тронулся, выехал со двора. «Что ж, это хорошо. Но зачем сено? — недоумевал Донцов. — Поджечь, что ли, собираются? Удушить дымом?» И вдруг ясно услышал визг. Так взвизгивает девушка где-нибудь на сенокосе, нарочито угодив в руки дюжего парня.

— Отдай вилы! И-и-и-и!.. — это голос хозяйки.

— Го-о-о! — донесся мужской бас. И на погреб с характерным шуршанием обрушилась новая навильня сена.

Донцов спустился с лесенки:

— Нет, тут что-то не то. Послушайте.

А голосов уже не разобрать. Все тише шуршание. Прошло еще некоторое время, и стало так тихо, как обычно бывает только глухой ночью.

Пора!

Решили: Донцов выйдет первым. Он примет раненого и понесет его в подсолнухи. Пруидзе, в случае чего, откроет огонь из автомата и отвлечет внимание фашистов.

Степан пробует поднять крышку. Но что это — ее словно гвоздями приколотили. Вано взбирается на кадку с огурцами, нажимают вдвоем. И вот крышка поднялась. Она просто завалена сеном.

На дворе темень, накрапывает дождь.

«Так вот она какая, Мария!»

14

Наталка сидела у окна и тревожно поглядывала из-за шторки на улицу. Сейчас она походила на маленькую девочку, которая осталась одна в доме и боится наступления темноты. Три дня назад могла уйти к родственникам в Стрелецкую, как дед советовал, а теперь поздно. В Выселках — гитлеровцы. Они шли и ехали по дороге, по выгону, тянулись непрерывной цепью по оврагу. Покажись — сразу схватят… И как это она не отправила тогда вместе с колхозным стадом корову? Деда послушала… Если бы отправила, может и сама следом ушла? Выходит, осталась в оккупации из-за коровы? Хотелось упасть на пол и плакать, но разве помогут слезы?..

По улице, взбивая пыль, неслись мотоциклисты. Может, мимо? Но вскоре послышался стук в дверь. Отступила к печке, притихла, часто дыша. Стук повторился: «Фашисты?.. Да нет же, что это я… дедусь вернулся. Ну, конечно, он!»

Не вышла, выбежала в сени:

— Кто там?

В ответ немецкая речь. Бросилась назад в горницу.

Грохнула, слетев с петель, дверь, в хату вошли двое. В серо-зеленых мундирах, с винтовками.

— Здесь будет живьет официр! — сказал высокий, белобрысый, с веснушками на лице.

— Ойтец куда пошель? — добавил второй.

Исчерпав запас русских слов, уставились на девушку, ожидая ответа. Наталка будто онемела.

— Фройлен гут! — осклабился белобрысый, подтолкнув напарника.