Эдельвейсы — не только цветы

Егорка сквозь сон услышал деда. Вскочил, повис у него на шее. Внимание парнишки привлекла винтовка, которую дед не выпускал из рук. Есть ли патроны, сколько и много других вопросов обрушил Егорка на голову деда, желая узнать все сразу.

У него с дедом своя, особая дружба. А эта встреча в горах еще больше сблизила их.

В группе оказался и солдат Крупенков, служивший ранее во взводе Головени. Тощий, молчаливый — себе на уме — он и сейчас старался держаться в тени, подальше от костра, хотя лейтенант успел заметить его. Да и солдат узнал командира. Это не удивило лейтенанта: в прошлом у него с Крупенковым были довольно сложные отношения, которые ни тот, ни другой не могли забыть.

Еще на Украине, под Глуховом, Головеня не один раз выдвигался со своим взводом вперед для стрельбы прямой наводкой. Так было и в районе села Крапивни. Выкатив орудия, артиллеристы подбили два танка, но в это время группа немецких автоматчиков, выскочив из-за леска, ринулась на артиллеристов. О помощи нечего было и думать, бой развернулся по всей позиции, которую занимал пулеметно-артиллерийский батальон. Бойцы Головени встретили врагов ружейным огнем. Завязалась упорная схватка. В расчете сержанта Жукова кончились патроны, и бойцы пошли врукопашную. Ни один фашист не достиг окопа, где засели с пулеметом Донцов и Пруидзе. И только Крупенков не принимал в этой схватке никакого участия. Забившись в траншею, выжидал исхода боя, так как потерял затвор и фактически остался безоружным.

Полевой суд квалифицировал его поведение как проявление трусости. Крупенкова судили, он отбывал наказание в штрафной роте. А когда вышел оттуда — в свою часть не попал.

И вот сегодня, встретив лейтенанта, солдат то ли не захотел, то ли не решался подойти: трудно было сказать, что у него таилось на душе, чем он руководствовался в эти минуты.

И Головеня решил пока не затевать разговора.

19

Поднявшись чуть свет, лейтенант взял палку и, опираясь на нее, медленно пошел вдоль поляны: ждать некогда, надо учиться ходить. Нога болела, но двигаться было можно. Проковыляв по кустарнику к речке, Головеня увидел деда (вчера так и не удалось поговорить с ним). Старик сидел на камне и задумчиво смотрел в воду. «Видно, давно проснулся, а может, и совсем не спал», — подумал Головеня.

— Здравия желаю, папаша. Не спится?

— Какой тем сон…

Лейтенант присел рядом. Заговорили о том, о сем, но вскоре свели к главному, к тому, что вот уже второй год волновало людей — к войне.

— Как же так, — рассуждал дед, — немец в дом, а мы из дому?.. Неужели у него, проклятого, силов больше? Нет, сынок, этого быть не может. Оно и раньше войны бывали, много всяких врагов супротив России шло, но чтобы так далеко забираться — ни-ни! А этот прет, как скаженный! И никакого ему удержу нэма!.. Ох, непонятно что-то…

— Да, Матвей Митрич, во многом вы правы, — начал лейтенант. — Но дело тут не только в силах. Сил у нас стало больше. Но и враг не тот. А главное, что он напал по-разбойничьи, внезапно. Вот и приходится пока отступать. На войне всякое бывает; сперва отступаем, а придет время — наступать будем. Кутузов тоже отступал…

— Э-э, постой, постой, — перебил дед. — Кутузов — особь статья! Кутузов Михайло Ларионыч Москву сдал — это верно. Но как сдал? А вот так: увидел, значит, не удержать ее, спичку чирк — пылай, родимая! Лавки, лабазы хлебные — все в огонь! А ну, паршивый Наполеонушка, грызи, коли хочешь, камни! Шиш тебе, а не пирог русский!.. Вон как было. А мы?!.. Мы бежим, как оглашенные, и все бросаем. Какие хлеба в степи, а кому от них польза? Как есть Гитлеру. Да разве, скажи пожалуйста, ничего придумать нельзя было? Можно, да вот не додумали. Все на кого-то надеялись, ждали: кто-то там, наверху, за всех подумает… Истинный бог! Взять, к примеру, окот. То приказу не было, а то приказ пришел, а мы все гурты собрать не можем. Наконец, сгуртовали, выгнали за околицу, а немец — вот он, как пес голодный, у крыльца!.. Да отчего ж, спрашивается, заранее не угнать? Все, скажу тебе, можно было: и скот, и хлеб туда, в Сибирь, спровадить. Сибирь, она, матушка, вон какая — конца краю не видно! И эти самые, как их… елеваторы, тоже есть…

— Есть, отец, есть. Все это правильно, но… внезапность.

— Незапность, незапность! — серчал дед. — Только и осталось на нее все беды валить! Бить его, фашиста, надо, чтобы подняться не мог! Вот тогда и не будем на своей земле прятаться… Незапность!.. Враг, он всегда такой. Думаешь, Деникин, когда Краснодар брал, так во все трубы трубил — готовьтесь, я иду. Как бы не так. Волком по лесам да буеракам рыскал, гадюкой по ночам полз…

Лейтенант не стал спорить. Подсел ближе к старику:

— Я, Матвей Митрич, насчет хлеба хотел спросить, можно его достать?

Дед все еще сердито пыхал дымком из трубки:

— Хлеба?.. А за какие такие заслуги нас хлебом кормить?

Головеня не обиделся на укор, ответил спокойно, твердо:

— Будем перевал держать.

Митрич глянул на лейтенанта, словно не узнавая его, схватил за руку.