Эдельвейсы — не только цветы

Пруидзе и Стрельников должны были проводить Алибека вниз и там, у пропасти, привести приказ в исполнение. Зарядив винтовки, они готовы были идти, но лейтенант остановил.

— Расстрелять легче всего, — сказал он, — а вот разобраться…

В самом деле — горец один, а их десять. Они, конечно, могли заставить его делать все, что им вздумается. Приказали вести в Орлиные скалы — повел… Но мог и не вести. «Он слепо выполнял их волю, — навязывалась мысль. — А попробуй не выполни?..»

Между тем горец сидел на траве, подобрав под себя ноги, будто ни о чем не думая. Может, внутри у него и кипело, но внешне был спокоен. Даже поняв, что его могут расстрелять, не шевельнулся, только курил да поглядывал на тропку, что уводила на юг, к дому. Его равнодушие сбивало лейтенанта с толку.

Упрекнув себя за поспешные выводы, Головеня уже думал над тем, к какому делу пристроить горца. Понаблюдать за ним, а там можно и оружие вручить… Так мало бойцов в гарнизоне!

— Значит, жена в Сху?.. В зятья, говоришь, пристал? — опять заговорил лейтенант. — А дети есть?

— Будут дети, будут! — оживился горец.

На тропе, что вела с огневых позиций, показался Егорка — возбужденный, запыхавшийся. Доложил, что в районе рощи видел группу немцев. Выйдя на тропу, они постояли и скрылись. Человек пять, наверное. Один из них, как показалось Егорке, офицер. Командир похлопал «адъютанта» по плечу: молодец!

Едва Егорка дошел до кухни, как поблизости упала вражеская мина. Наталка прижалась к земле, пряча голову. Он же успел только пригнуться. Но услышав взрыв, плюхнулся в яму, на дне которой была грязная жижа. Наталка последовала за ним.

— Перелет, — прокомментировал Егорка, лежа в грязи. Мины падали и разрывались, осыпая Орлиные скалы горячими осколками. Запахло гарью. Клубилась пыль. Казалось, обстрел затянется надолго, но гитлеровцы выпустили всего с десяток мин.

Поднявшись из окопа, лейтенант решил закончить разговор с горцем. Но где он?.. Спросил одного, другого — никто не знает. Был и нету. Искали в каждом окопе, в каждой расщелине. А Алибек в это время быстро уходил на юг. Остались позади Орлиные скалы, уже некому задержать его. Домой, домой! Шагая, он запел песню. Но, выйдя из-за скалы, прикусил язык: на тропе стоял фельдфебель. Тот самый, худой, нервный… Встреча не предвещала ничего хорошего. Алибек метнулся назад, свернул в заросли, надеясь укрыться в них. И тут столкнулся с солдатами. Они будто ждали его в кустарнике. Вскинули винтовки:

— Хальт!

34

Батальон, сформированный у моря, вот уже пятый день двигался на север. Перед ним стояла задача — закрыть перевал. Батальон растянулся в пути на добрый километр, третья рота находилась еще в долине, а первая уже поднялась на возвышенность. Раздалась команда: «Привал!» Солдаты стали располагаться на опушке рощи. Повара уже были готовы разжечь костер, когда в небе появился самолет. Снижаясь, он делал круги над поляной. Бойцы, различив кресты на его крыльях, готовы были открыть огонь, но командир не разрешил.

Шагая по тропе, Зубов тоже увидел немецкий самолет. Подумал: «Летает их много, а что толку. Давно бы пора на Южный Кавказ!» Он знал, что за ним не может быть погони, и поэтому часто отдыхал. Нежился, лежа на траве и смотря в небо. Опасался одного — заградительных отрядов. Такие отряды созданы и действуют. Повстречаться с заградотрядом — значит потерять все.

Сегодня он снова радировал Хардеру, сообщил численность гарнизона. Мысленно представлял себе, как смеется немец над горсткой русских безумцев, засевших в Орлиных скалах. Армия отступает, а тут храбрецы нашлись! Патриоты!.. Он и сам рассмеялся: ничего, бежали с Кубани, побегут и с гор!

Спускался вечер, и надо было думать о ночлеге. Спать на тропе — не дело. Покрываясь потом и тяжко дыша. Зубов карабкался по склону. Еще усилие — и он на вершине холма. Внизу огромная поляна. Здесь, где он стоит, еще светло, а там уже сумерки. На глазах меняется окраска деревьев: из зеленых они становятся серыми, а затем и вовсе темнеют. Над поляной поднимается белый туман, заливает тропу. Идти дальше нет смысла. Облюбовав дерево, похожее на ель, медленно взбирается на него — неуклюжий, грузный. Примостился на ветке — неудобно, до утра не высидеть. Подрезал ножом один, второй сук, уложил крест-накрест, получилось вроде гнезда. Совсем иное дело.

Откуда-то сзади донесся вой шакалов. Стало жутко. Чтобы не заснуть, дергал себя за волосы, щипал за нос. Вздремнешь — и загремишь с верхотуры.

Слез с дерева, когда рассвело. Расстелил палатку, уперся спиной в комель и закрыл глаза: теперь можно и поспать. Но что это… где он?.. К нему устремляется грузин. В руках — винтовка… Неужели Пруидзе? Да, он!.. А кто еще?.. Ну, конечно же, Крупенков… Зубов шевелит губами, мычит, и… просыпается. Вокруг никого.

Тумана как не бывало. До поляны — рукой подать. Впрочем, не совсем… В горах воздух чистый, глаза видят лучше — вот и кажется далекое близким. Тропа виляет, куролесит, как пьяная, и что самое противное — ведет вниз. На спуске ноги скользят, подламываются, того и гляди свалишься.