Эдельвейсы — не только цветы

— Да ну-у-у? — протянул офицер, зная, что тот врет. Но, боясь спугнуть предателя, продолжал: — Я, признаться, очень беспокоился, когда вы из Орлиных скал ушли. Куда, думаю, человек делся? В горах и затеряться нетрудно.

— Как узнал, что полк рядом — не пошел, а полетел, — говорил Зубов. — Хотел вам доложить, да как-то все… Ведь там, в полку, очень просто могли дезертиром засчитать. Командир у нас — ух какой! Нервы у него и все такое. Стоит задержаться — сразу трибунал. Он, командир, так и сказал. А вообще похвалил: молодец, говорит, Зубов, орел!

— Где же твой полк находится?

— Тут… вон там… — махнул рукою в неопределенном направлении Зубов. — Пополняется. Скоро на фронт…

Чувство гадливости охватило Головеню. «Негодяй, даже здесь продолжает выкручиваться», — подумал он.

— И все же можно было доложить, — опять заговорил лейтенант. — Двое суток искали вас, волновались. А вы…

— Виноват. Торопился я. Ведь полк на Марухском перевале был. Оттуда — на отдых. Боялся, не разминуться бы. А тут еще хлопцы — скорее, говорят…

— Какие хлопцы?

— Там, в горах. Двое из наших.

— Допустим, — согласился лейтенант. — Но зачем же было стрелять?.. Крупенкова ты ранил?!

— Крупенкова? Что вы, товарищ лейтенант. Он сам себя хотел искалечить. Крупенков знаете какой? Для него никакие уставы не писаны. Да что вам говорить, вы сами его в штрафную посылали. Не помогла и штрафная… А что самострелом хотел стать, это точно. Лично мне высказывал, — возьму, говорит, пальну в ладошку — и прощай, фронт! Я еще, помню, отругал его. Что ты, говорю, мелешь, дурак! Самострел — тот же предатель!.. — Зубов замолчал. Но вот спохватился. — Разрешите идти?

— Погоди, — холодно ответил Головеня.

— Могу опоздать. Боюсь просто…

— Не опоздаешь.

— Как же, товарищ лейтенант, полк вон где, а я здесь… К тринадцати ноль-ноль.

— Пойдете со мной.

— Куда?.. Если в комендатуру, то мне незачем. Я там был.

— Вы что, устава не знаете? — еще строже произнес офицер. — Выполняйте последнее приказание!

— Слушаюсь, — выпрямился Зубов. — Мне что, как хотите. На то солдат.

С минуту шли берегом, топча влажную гальку. У каменной лестницы лейтенант пропустил Зубова вперед. Тот занес ногу на ступеньку, обернулся:

— Куда вы меня?..

— Шагом марш! — вместо ответа приказал офицер.

Зубов пошел лениво, едва переставляя ноги; одна, вторая, третья ступеньки… Вдруг обернулся и с размаху ударил лейтенанта в грудь. Падая, Головеня ухватился за его гимнастерку, потянул за собой, и оба повалились на жесткую крупную гальку. Зубов полагал, что он легко справится с ослабевшим лейтенантом, но в первую же минуту понял — сделать это не так просто. Офицер оказался достаточно сильным и на редкость сноровистым. Застигнутый врасплох, не поддался, более того, сам перешел к нападению и так прижал его, что чуть было не задушил. Зубов понял: одно спасение — нож. Потянулся к карману. Но едва блеснуло лезвие, как тут же удар по руке…

Головене показалось — враг сломлен. Зубов обмяк, расслабил мышцы — делайте с ним, что хотите: сопротивление бессмысленно. Лейтенант начал вставать, но в этот миг получил новый удар и упал. Барахтаясь, они покатились к воде. Зубов попытался схватить оброненный нож, но лейтенант перевернул его, и оба свалились в море. Когда Головеня выплыл, Зубов был уже на берегу. Подобрав пилотку, пустился наутек вверх по лестнице.

Тяжело дыша и сжимая кулаки, лейтенант побежал следом, но понял — не угнаться, и только простонал, скрипя зубами.

18

Наталка устала и уже готова была прекратить поиски, как вдруг прочитала на углу дома название той самой улочки, которую долго не могла найти. Пошла, рассматривая номера. Вот и дом Вано, Остановилась у глинобитной, невзрачной на вид хаты. Крыша прогнила и местами обрушилась. Одно из окон наполовину забито фанерой. Дотянулась до стекла рукой — на стук никто не отозвался. Постучала еще: мертвая тишина. Дверь оказалась незапертой. Переступила порог и оказалась в небольшой комнате: стол, два венских стула. На стене плакат, призывающий помогать фронту.

— Добрый день! — громко произнесла девушка, полагая, что там, за перегородкой, «то-то есть.

Никто не откликнулся, не вышел к ней. Оставаться одной было неудобно: шагнула к двери и оказалась лицом к лицу с пожилой женщиной.

— Простите, зашла в дом, а там — никого, — улыбнулась Наталка. — Я от вашего сына…

Та недоумевающе посмотрела на белокурую девушку, пожала плечами:

— У меня нет сына.

— Вы разве не мать Вано?

— Соседка я, — заговорила она с грустью в голосе. — Ни матери, ни сынов, никого в этом доме не осталось. На днях похоронили старую… Как услышала, что Вано убит, — слегла, да так и не встала…

— Вано жив!

— Как — жив? Что ты, милая. Солдат приходил, все, как есть, сам видел… Погиб он.

— Вано ранен. Вот я и пришла…

— Как же так? Где же Вано?

— В госпитале. Скоро выздоровеет.

Женщина вытерла кончиком платка слезы: