Eden (ЛП)

Мне неуютно под их перекрестными взглядами, и я переступаю с ноги на ногу, но не опускаю глаз.

Смотрю прямо на Люциуса, в большей степени разговаривая с ним, чем с остальными. Я знаю, что в нем еще осталась капля человечности, он еще способен чувствовать, я знаю! Иногда ночью он обнимает меня так крепко, что мне начинает казаться: он готов продать душу Дьяволу, лишь бы никогда не отпускать меня.

Он смотрит на меня, прищурившись, предостерегающе: холодный, колючий взгляд приказывает мне заткнуться и оставить все как есть, но… как я могу оставить это?

— Что-то не так, мисс Грэйнджер? — ухмыляясь спрашивает Эйвери.

Взгляд Люциуса куда красноречивее любых слов: я должна заткнуться и продолжить работу, но, черт возьми, я же не могу!

Набираю в грудь побольше воздуха.

— Вы не можете… просто не можете убить детей! — едва слышно шепчу я.

Противная ухмылочка не сходит с лица Эйвери, а вот Драко опускает глаза в пол: он выглядит несчастным и сконфуженным, как маленький мальчик, пойманный мамой за чем-то недозволенным.

Люциус… такое чувство, будто он вот-вот начнет орать на меня. Если бы мы были наедине, он бы уже разорялся вовсю.

Но не сейчас. Он не может дать повод подозревать…

— О, поверь, мы можем делать все что захотим, — издевательски тянет Эйвери. — Это не так уж и сложно…

— Но они же дети! — истерически выкрикиваю я.

— Просто полукровки, — ледяным тоном бросает Эйвери.

Открываю рот и тут же захлопываю его. Перевожу взгляд на Люциуса, мысленно приказывая ему сделать хоть что-то, и всем сердцем желая, чтобы он ненавидел себя за это до конца своих дней, потому что он-то теперь прекрасно понимает, что все мы — полукровки, чистокровные и грязнокровки — равны, у нас одна кровь. Красная…

Но нет, он не думает об этом. Его глаза холодны, как никогда.

Будь он проклят!

— Возвращайся к работе, грязнокровка, — бросает он, возвращаясь к изучению карты, лежащей перед ним, ограждаясь от меня, как он всегда делает, когда мы не одни.

Сжимаю губы и опускаю глаза в пол, чувствуя, как слезы ярости и негодования кипят во мне, скапливаясь в уголках глаз. Как это все ужасно, кошмарно, противно, но я ничего не могу сделать, не могу остановить его, заставить передумать… он зашел слишком далеко, чтобы что-то могло изменить его.

И эти дети… Господи, бедные дети! Как же это… ужасно!

Он делал вещи и похуже, но ты ведь предпочла ничего не замечать, помнишь? Ты предпочла закрыть глаза на то, кто он.

Но… но я…

— Ты не выглядишь счастливым в предвкушении нашей вечерней прогулки, Драко, — тянет Эйвери.

Даже на таком расстоянии я слышу, как тот с усилием сглатывает. Бросаю на него взгляд: его лицо мертвенно-бледное.

— Н-нет, — запинаясь, произносит он. — Нет, я в порядке. Правда.

Но он, кажется, далеко не в порядке, будто его сейчас стошнит.

Такое чувство, что мысль об убийстве детей не очень ему по душе.

Если ни Люциус, ни Эйвери не слушают меня, тогда, возможно, Драко услышит.

— Ты не должен этого делать, Драко, — поспешно говорю я, не давая им меня остановить. — Это неправильно, ты сам знаешь, как это…

Лицо обжигает, и я задыхаюсь, хватаясь за щеку, слезы невольно текут по щекам.

Люциус стоит, прищурившись и направив на меня палочку, и его взгляд говорит лучше любых слов.

Я причиняю тебе боль ради твоего же блага: ты бы не приняла в расчет иное предупреждение, кроме физического.

Вот, что он хотел бы сказать. Но, естественно, вслух он произносит вовсе не это.

— Не собираюсь сто раз повторять тебе, грязнокровка, — цедит он. — Возвращайся к работе и не суй нос туда, куда не следует. Ты действительно думаешь, что сможешь заставить нас передумать выполнять прямой приказ Темного Лорда?

Упрямо сжав губы, опускаю глаза в пол и с усилием принимаюсь за работу. Я, должно быть, спятила. Какой же дурой надо быть, чтобы надеяться, что он изменится, или что у меня получится его изменить.

Ох, бедные дети…

Я ничего не могу поделать.

Но я должна что-то предпринять!

Что, например?

— Драко, если ты не настроен на выполнение задания, можешь остаться, — небрежно бросает Люциус. — Вряд ли нам будет тебя не хватать.

Повисает пауза, и когда Драко начинает говорить, в его голосе звенят нотки негодования, тем не менее он не пытается возражать отцу.

— Спасибо, отец.

Замираю на секунду, а затем принимаюсь со злостью возить шваброй по полу.

— Однажды ты должен повзрослеть, знаешь об этом? — высокомерно произносит Люциус.

Еще одна затянувшаяся пауза, и когда Драко отвечает, его голос звучит очень угрюмо.

— Да, отец.

И вновь появляется это чувство — жалость, которую я однажды почувствовала к Драко. Не знаю почему, и мне очень хочется, чтобы это чувство исчезло, чтобы никогда не появлялось. Просто… он постоянно пытается угодить Люциусу, но у него никогда не получается.

С иронией думаю, что если бы Драко иногда отстаивал свое мнение, Люциус мог бы в конце концов начать уважать его. Ведь… не по этим ли причинам он уважает меня? Что же он сказал тогда, давным-давно? Я мог бы почти уважать тебя…

Он настолько привык, что люди делают так, как он говорит, что для него было в новинку встретить сопротивление.