Эдесское чудо

Евфимия закусила губу, снова объехала повозку и пристроилась рядом с мужем. Здесь уже закончили страшный рассказ о несчастном полководце-богаче Марке Крассе и теперь говорили о том, что воинам стоит остановиться на ночлег в гарнизоне, а уже завтра наутро двигаться дальше.

У самой городской стены разделились: каррука с женщинами и Аларих на коне поехали через юго-западные Ворота Алеппо, откуда было ближе к дому купца Абсамии, а Гайна с солдатами поехали в крепость через самые большие, Эдесские[60].

Когда, следуя указаниям Нонны, каррука и верховые подъехали к дому и возница громко постучал, ворота открылись сразу, как будто кто-то уже поджидал путешественников. Они увидели сад под тенистыми чинарами и довольно большой дом, к удивлению Евфимии, построенный все в том же удивительном стиле: в виде целой семьи ульев на одном приземистом основании. Из большой резной двери поспешно выбежали и бросились к въехавшей во двор повозке слуги, в том числе старики и дети, а за ними, протягивая одну руку, а другой опираясь на костыль, шел, плача, смеясь и что-то приговаривая, сам Абсамия, высокий широкоплечий мужчина с густыми вьющимися черными волосами. Вот в кого уродился маленький Тума!

* * *

Все вошли в дом, и пока семья Абсамии и все слуги толпились и склонялись над переносной колыбелькой Тумы, разглядывая его и громко восхищаясь, Евфимия, держась за руку Алариха, удивленно оглядывалась. Странный дом, с его куполами-ульями над стенами, внутри был на удивление прохладен, просторен и уютен. Они стояли в первой комнате, исполнявшей роль атриума, из которого по периметру шли проходы в другие помещения: некоторые из них были закрыты тяжелыми занавесями, в другие можно было заглянуть.

Первым делом Евфимия задрала голову и с любопытством оглядела внутренность таинственного купола. Он начинался прямо над невысокими стенами и уходил на высоту в полтора-два раза выше стен. В стенах почти совсем не было окон, лишь очень небольшие под самым основанием конуса купола да в нем самом, а еще одно отверстие было в самом его острие.

– Как ты думаешь, Аларих, а дождь не заливает комнату через это отверстие?

– А я и не знаю, как там устроено снаружи: кажется мне, что что-то было над дырой. Надо же, много раз видел такие дома-ульи, а как следует рассмотреть ни разу не догадался! Пошли посмотрим, – предложил Аларих, – хозяевам все равно сейчас не до нас.

Они вышли из дверей, отошли от дома и оглядели его странную «крышу», похожую на пасеку с великанскими ульями: да, верхушку каждого «улья» венчал маленький глиняный навес, открытый с двух сторон; стало понятно и куда уходит воздух из помещений, и почему в комнаты не попадает дождь. Выяснив архитектурный секрет, они обнялись и так стояли до тех пор, пока на пороге не показалась озабоченная Нонна:

– А я думаю, куда это вы пропали?

– Свежим воздухом дышим и на крыши смотрим! – ответил Аларих.

– Так ведь в доме воздух прохладней!

– Вот мы и гадаем: а почему так?

– А вот из-за этих самых крыш над каждой комнатой. Идемте в дом, сейчас будем ужинать.

Она пригласила их в комнату с большим, но невысоким столом посередине – прямо под уходящей вверх крышей. Вокруг стола стояли уже совсем низкие скамейки. Пол и стены комнаты были покрыты коврами. Начался праздничный ужин, долгий и радостный.

* * *

Наутро, едва лишь гости успели умыться и помолиться, Нонна с Фамарью и Фотиния с Евфимией устроили женский совет в одной из свободных комнат, полутемной и прохладной.

Евфимия заранее угадала, о чем пойдет речь, и потому сидела со скромным видом, решив до поры не говорить ничего. Да она и не знала, как ей быть. С одной стороны, няню она, конечно, любила и привыкла к ней: еще бы, с первого дня жизни она считала, что няня принадлежит исключительно ей! Нет, дело было не в том, что Фотиния, будучи рабыней, принадлежала ее семье и ей; просто няня была всегда, няня была частью ее жизни, продолжением ее самой, няня была вроде ее собственной длинной косы: порой и мешает, и раздражает, а без нее как? И в то же время Евфимии очень хотелось остаться наконец с мужем наедине, побыть с ним вдвоем без кого бы то ни было рядом. Не считать же за кого-то постороннего раба Амальриха Авена: при всем своем гладиаторском обличье и страшной силе он был так тих и незаметен, что Евфимия и голоса его до сих пор не слыхала. Вот и сейчас она говорить предоставила другим, а сама решила пока только слушать.

Первой начала Нонна: