Эдгар Аллан По и Лондонский Монстр

Залпом допив чай, я разложил на столе карту Маргита и начал отмечать на ней места, упоминавшиеся в письмах деда и бабушки. Королевский театр, променад, пристань, маяк, купальные машины и, конечно же, отель «Белый олень» были обозначены на карте вместе с наиболее оживленными улицами. Но тут я заметил нечто странное. На месте, где, как я теперь знал, находился дом номер четыре на Нептун-сквер, был начертан крестик. Присмотревшись, я заметил цифру 1, которой был помечен Марин-парад, особо обозначенный на карте наряду с отелем «Белый олень». Цифра 2 отмечала Сесил-сквер – это место не было выделено на карте, но из писем бабушки и деда я знал, что они снимали там комнаты. Тройкой был помечен неведомый мне дом на Куин-стрит, а четверкой – угол Хоули-сквер и Аддингтон-стрит, где находился Королевский театр. Весьма странно…

Тут мне вспомнилось, что я ведь не сам выбирал отель, его рекомендовал и зарезервировал для меня портье из «Аристократической гостиницы Брауна». А враг мой вызнал, где я остановлюсь, использовал свои навыки писаря и нарисовал на обороте рекламного объявления отеля карту, а потом подсунул ее в мой лондонский номер. И эта карта, конечно же, весьма недвусмысленно намекает, что мне ничего не остается, кроме как обойти все обозначенные на ней места.

Выходя из отеля «Белый олень», я был полон решимости разгадать загадку карты, но, идя по Марин-парад, почувствовал внезапный приступ тошноты. Я остановился, глотая свежий морской бриз, точно лекарство. Но избавиться от странного головокружения мне так и не удалось. Солнце сияло над морем, и каждый луч, отражаясь от волн, словно вонзался в глаза. Я шел вдоль берега и на каждом шагу старался укрыться в тени, но тень будто нарочно избегала меня. Меня пошатывало, глаза застилал туман, точно после жуткой попойки, а в голове отдавались эхом строки из найденных писем.

«Мы с Элизой не видели вас уже несколько дней, и оставили вы нас в отчаянной нужде. Как бы нам не оказаться на улице».

Где же правда, а где ложь? Я надеялся, что от морского воздуха мне полегчает, но вместо этого мысли начали путаться, голова заныла, строки смешались, слились в единую эссенцию чувств, возникших между бабушкой и дедом перед самой его смертью. Я изо всех сил старался привести мысли в порядок, но, свернув на Нью-стрит, вдруг увидел впереди женщину в бирюзовых юбках, идущую быстрым шагом. Она оглянулась – всего на миг, но я сразу узнал лицо бабушки. Без сомнений, это была она. И, как ни странно, меня это совсем не удивило. Я последовал за ее призрачным обликом на Сесил-сквер и увидел, как она входит в аккуратный кирпичный домик под номером тринадцать.

«Деньги, приготовленные в уплату за аренду, исчезли – вернее, пропиты, судя по пустой бутылке из-под джина, оставленной возле шкатулки, где я храню жалованье. Не могу передать, как сжалось мое сердце, когда я обнаружила пропажу».

«Ваше письмо меня крайне огорчило. Обвинения, обвинения без конца и края! Неужели вы считаете меня настолько безответственным, что я способен пропить деньги, отложенные на уплату аренды?»

Я смотрел и смотрел на доходный дом, где жили когда-то дед и бабушка, а солнце все жалило и жалило мои глаза, и у меня возникло престранное ощущение: будто внезапно упала огромная вуаль, отделяющая повседневную жизнь от иного мира, не предназначенного для наших взоров. Прошлое предстало передо мной воочию, точно я оказался в видениях какого-то кутилы, накурившегося опиума.

* * *

Войдя в свои комнаты, Элизабет увидела Генри и остановилась на пороге. Не замечая ее, он спрятал что-то в карман, запер шкатулку красного дерева и опустил ключ в вазочку для заколок, стоявшую на ее туалетном столике. Стоило Элизабет войти в комнату, Генри тут же сделал вид, что проверяет, как чувствует себя спящая в своей кроватке Элиза. Элизабет положила на стол хлеб и сыр, а рядом поставила бутылку джина. Генри немедленно откупорил бутылку и налил себе полный стакан.

– Не настаивайте более – мне надоело сидеть дома, точно нудная старая дева, пока вы поете в том самом театре, где мне отказали в роли. Не добавляйте же к этой ране новых оскорблений!

Взгляд Генри метнулся к дверям – так озираются загнанные звери. Казалось, гнев его переполнил комнату. Налив себе еще стакан джина, он осушил его одним долгим глотком, мимоходом поцеловал Элизабет в щеку и устремился к двери. Едва он вышел, Элизабет открыла шкатулку красного дерева и с тревогой на лице принялась перебирать свернутые письма. Наконец она захлопнула крышку – и в тот же миг передо мной захлопнулось окно в прошлое.

* * *