Эдгар Аллан По и Лондонский Монстр

– И заставить признаться, когда мертвые возвращаются, чтобы преследовать своих убийц. – Он показал на лицо Кордера, очень реалистично изображавшее кровожадное бешенство. – Мадам удостоилась привилегии снять с Кордера посмертную маску после того, как его повесили. Представьте себе, сколько узнали ее руки о человеческом характере с помощью таких реконструкций. Ее работа могла бы существенно продвинуть вперед френологию[37].

Почему-то я не счел это привилегией. Мысль о превращении черт мертвого человека в маску смерти была невыносима, как бы ни обогатилась в результате френология.

Мадам указала на следующую сцену, изображавшую двух мужчин явно скверной репутации.

– Уильям Бёрк и Уильям Хэр[38]. Весьма знамениты.

– Они имели обыкновение убивать бедняков, живущих на улицах, и продавать их тела в Эдинбургский госпиталь, – добавил Дюпен, указывая на черепа убийц перед нами. – Отметьте чрезмерное развитие четвертого, пятого и седьмого подотдела мозга. Определенно, воинственный характер в сочетании с разрушительными наклонностями могут привести к жестокому убийству. А если субъект также склонен к алчности, мы с помощью простых умозаключений можем вывести, что мотивом убийства являются деньги.

– Мы также можем рискнуть предположить, что двадцать четвертый и тридцать первый подотделы недостаточно развиты или больны, что приводит к отсутствию сочувствия к себе подобным и недостаточному благоговению перед Господом, – добавил я.

На лице Дюпена отразилась горечь.

– Да, мой опыт говорит, что это вполне возможно. Очень проницательно, По.

– Я почти не знаю френологии, – сказала мадам. – Но в ваших словах звучит правда, как, без сомнения, показывает вот это. – Она показала на главную сцену в зале – гильотину, окруженную несколькими головами. – Вот действующая модель парижской гильотины с настоящим лезвием и люнетом. То были ужасные времена, – прошептала мадам. – Толпы, требующие крови… Невинные, которых заставили преклонить колени перед ее лезвием…

Сцена повлияла на меня крайне дурно – я обнаружил, что мне трудно сдерживать проявления ужаса. Я ожидал, что Дюпена это отвратительное зрелище оставит равнодушным, но он в который раз удивил меня. Он сосредоточенно рассматривал корзину с отрубленными головами, омерзительно уложенными наподобие капустных кочанов на рынке. Его внимание привлекли две головы на вершине кучи: мужчина лет тридцати пяти – с серьезным выражением на лице, темноволосый, с орлиным носом и выступающим подбородком, и женщина – очень привлекательная, с черными как смоль локонами, фарфорово-бледной кожей, маленьким изящным ртом и чистыми серыми глазами, светящимися умом – по крайней мере, так можно было бы подумать, изготовь эти жуткие головы сама Природа. Лица застыли в момент смерти или, возможно, когда душа покинула тело, но на них совершенно не было страха. Дюпен рассматривал эти причудливые «мементо мори» с непонятным для меня выражением глаз – задумчивым, можно сказать, почти печальным. Такого взгляда я не видел у него прежде никогда. Протест, презрение, нетерпение, высокомерие – все, что угодно, но выражение его лица никогда не выдавало слабости.

– Que Dieu apaise leurs âmes, – прошептала мадам, крестясь. – Je n’ai pas pu les sauver, et il était de mon devoir de préserver leurs corps sinon leurs vies[39].

– Ils en auraient autant de reconnaissance que je n’en ai moi-même[40], – пробормотал Дюпен.

– Si cela vous réconforte, je suis satisfaite, Chevalier[41].

Дюпен кивнул и слабо улыбнулся мадам.

– Как вам нравится эта картина, По?

– Крайне отвратительно, – через силу пробормотал я.

– Отвратительно? Пожалуй. Но ведь это история, дорогой сэр. Такова была судьба французской аристократии во времена Террора, и та же судьба едва не постигла и мадам Тюссо. Ее арестовали по подозрению в роялистских настроениях и заключили в тюрьму, чтобы предать казни.

Мадам кивнула. Я устыдился своей брезгливости, осознав, какой личный отклик вызывает эта сцена в моих компаньонах.

– Пожалуйста, расскажите мне больше.

– В Париже восторгались моим искусством изготовления восковых фигур, меня приглашали в Версаль давать сестре Людовика Шестнадцатого, мадам Елизавете, уроки моего искусства. Я прожила там какое-то время, но после штурма Бастилии вернулась в Париж. Потом меня бросили в тюрьму. К счастью, мой талант спас меня от казни, – сказала мадам, подняв и показав нам свои узловатые кисти. – Мне было велено делать посмертные маски тех, кого они казнили. – Она указала на корзину с головами. – Многие жертвы были моими друзьями.

– Столь ужасное положение требует недюжинной храбрости, – заметил я.

Мадам Тюссо устремила на меня свой колючий взгляд.

– Это была привилегия, дорогой сэр. Привилегия сделать моих друзей бессмертными.

Она вновь окинула долгим взглядом сцену казни. На лице ее отразилась тоска.