Эдгар Аллан По и Лондонский Монстр

Как мне хотелось верить, что это письмо написано самим великим Чарльзом Диккенсом! Но мысли мои были отравлены подозрениями Дюпена, и я невольно задумался, не подделка ли это. Некоторое время я сидел, глядя на блеск бутылочного стекла, точно завороженный. Неизвестность, окружившая меня со всех сторон, словно бы наполняла тьмой все мое существо. Я старался гнать мысли о тайнах и загадках последних недель прочь, но вместо них на душу тяжким бременем ложился сегодняшний провал.

«Подделка или нет – но что дурного в том, чтобы отведать подарок?» – спросил голосок внутри.

Я налил щедрую порцию коньяка в бокал, стоявший возле бутылки, и обхватил его ладонями, чтобы согреть содержимое. Аромат коньяка, поднявшись в воздух, достиг моих ноздрей. Запахло домом – летним днем, цветущим клевером и медом. Я вновь оказался на берегах Скулкилла, вместе с дорогими моими Сисси и Мадди. Над морем красного и белого клевера носились пчелы, и пыльца на их натруженных лапках поблескивала в солнечных лучах. Вскоре бокал опустел. Я налил себе другой, а за ним и третий. Под завораживающим воздействием чудесного эликсира оживали воспоминания, уходили прочь печали – менялось само прошлое!

Я вновь оказался в лекционном зале, полном зрителей. Но на этот раз мне не нужны были ни кафедра, ни рукопись. Я свободно двигался по сцене, без запинки декламируя свои строки, лицом и голосом изображая каждого из героев, а походкой и жестами рук подчеркивая любые оттенки их чувств. Публика была захвачена, поглощена моим выступлением; каждое лицо в зале отражало диктуемые мной эмоции. Легкое напряжение – губы смыкаются и сужаются глаза; руки тревожно заломлены, плечи окаменели – это мурашки страха пробегают по спинам. Фальшивое спокойствие заставляет глаза облегченно моргнуть, а плечи – расслабиться; но вот изощренный финал – глаза расширяются, зрители дружно ахают от невыразимого ужаса. Публика – оркестр, а я – дирижер! Она обречена повиноваться!

Вдруг резкий звук расколол мой иллюзорный мир вдребезги. Я обнаружил, что стою посреди номера, сжимая в пальцах опустевший бокал. Резко обернулся – и сердце пустилось в галоп при виде человека, стоявшего позади.

– Кто вы?

Нетвердыми шагами я двинулся к нему. Его лицо приблизилось, и я со стыдом понял, что это всего-навсего мое собственное отражение, мой собственный Вильям Вильсон! Я осел на пол. Чувство стыда сменилось громким смехом. Что за абсурдная ситуация! Тут я заметил увесистый том, лежавший на ковре среди разбросанных бумаг. Я сгреб бумаги в более-менее аккуратную стопку, и это усилие вызвало такую жуткую жажду, что я направился обратно к бутылке с коньяком. Не мог же он испариться без остатка! Налив себе солидную порцию, я вернулся к груде бумаг, поднял ее и взгромоздил на стол. Но что-то было не так. Беспорядок, кругом беспорядок! В конце концов я понял, что шкатулка красного дерева, которой я подпирал книги, сдвинута со своего места. Схватив ее, я потянул крышку – заперта на замок! С облегчением рухнув в кресло, я налил себе еще коньяку и только после этого увидел сложенный лист бумаги, лежавший на письменном столе. Странно. Очень странно. Смочив пересохшую от страха глотку коньяком, я развернул бумагу. Внутри оказалась какая-то бессмыслица, начинающаяся точкой и заканчивающаяся заглавной буквой. Весьма аккуратный почерк показался знакомым. Неужели?.. Выдвинув ящик стола, я достал листок с «Молитвой невинного». Конечно, в графологии мне далеко до Дюпена, но с первого же взгляда было ясно, что и сегодняшняя записка, и «Молитва» написаны одной и той же рукой.

Я вновь взглянул на записку, и воспаленный мозг тут же подсказал, как расшифровать ее. Доковыляв до зеркала, я поднес бумагу к стеклу и всмотрелся в отражение. Оттуда, из-за стекла, мой двойник, точно так же измученный и изможденный, показывал мне записку, предупреждая: Nemo me impune lacessit. Он, человек с моим собственным лицом, наклонился ко мне и прошептал моим собственным голосом: «Никто не обидит меня безнаказанно».

Тут свет погас с оглушительным грохотом. Наступила непроглядная тьма.

Джермин-стрит, 93, Лондон

5 мая 1790 г.

Дорогой сообщник!

Три леди за три дня

Изведали булат мой острый!

Три леди за три дня

Своего лишились лоска!

Три леди за три дня!

Не угаснет слава Монстра!

С глубочайшей симпатией,

Упомянутая выдающаяся личность собственноручно.

Джермин-стрит, 93, Лондон

16 мая 1790 г.

Дорогая Элизабет!