Эдгар Хантли, или Мемуары сомнамбулы

Неожиданно я вспомнил, что не сделал нечто очень важное. Мушкет не приведен в боевое положение. Взвести курок бесшумно не удастся. Знакомый звук опасности сразу насторожит врага, который, уж точно, не станет медлить и, спасаясь, помчится со скоростью света, так что попасть в него будет крайне трудно. Однако делать нечего, я исправил свое упущение, и дикарь, конечно, услышал, как взводится пружина. Он обернулся и метнул на меня вопрошающий взгляд. Я чувствовал, что выдержка мне изменяет, сердце учащенно забилось, тем не менее я исполнил то, что диктовала насущная необходимость. Возможно, из-за секундного колебания прицел чуть сместился. Враг был тяжело ранен, но не убит. Правда, он уже не мог сопротивляться и не представлял никакой опасности. Он катался по земле, издавая душераздирающие вопли. По тому, какие он принимал позы, можно было догадаться, что страдания его невыносимы. Ужас, сожаление, угрызения совести слились в одно чувство, переполняя меня раскаянием и мукой. Я поспешил убраться прочь от ужасного зрелища. И тут же остановился – прежде чем перестал слышать крики раненого, несущиеся мне вслед.

Безотчетный импульс, которому я поддался, сбежав, был малодушным и трусливым. Прошлого не изменить, Но могу я, по крайней мере, проявить милосердие, избавив умирающего дикаря от мучений, ускорив неизбежный конец? Возможно, он еще несколько часов будет безмерно страдать, призывая смерть. Какой смысл продлевать агонию?

Есть только один способ это прекратить. Нужно добить его. Из жалости и по велению долга. Я поспешно вернулся и с некоторого отдаления прицелился ему в голову. Несмотря на стойкое нежелание, неприятная миссия должна быть выполнена. Так прикончить врага, надругаться над его телом, уже поверженным и обессиленным, – несомненно, поступок, достойный презрения. Но этого требовала от меня гуманность.

Однако, не совладав с нервами, я промахнулся. Еще оставалась пуля в другом стволе. А вдруг и она не достигнет цели? Впрочем, есть более надежный способ. Можно прекратить его муки, пронзив ему сердце штыком.

Я собрал свою волю в кулак и заставил себя совершить этот акт жестокого милосердия. Когда все было кончено, я отшвырнул в сторону мушкет и бросился на землю, подавленный сценой, в которой стал главным действующим лицом. Вот так обыкновенный человек может вдруг оказаться свидетелем и исполнителем деяний, противных естеству. Разве не такое же зрелище, только бесконечно более длительное и многообразное, являет собой всякое военное сражение? Но только там привычка и пример, соблазны выгод и ложные представления о чести делают из нас уже не робких, раскаивающихся исполнителей, а рьяных и самодовольных зрителей и актеров.

Таким образом, ряд непредсказуемых событий привел к уничтожению отряда, состоявшего из людей опытных, обученных, умеющих почуять опасность и одолеть превосходящие силы неприятеля. А победителем вышел мальчишка, ни с кем никогда не враждовавший, неловкий в обращении с оружием, мирный и застенчивый. Я знавал людей, которые словно были рождены затем, чтобы своими победами опровергать жизненный опыт, озадачивать предвидение, ставить под сомнение доводы веры. Я, слава богу, не из их числа. Но какая сила пробудила меня от мертвого сна как раз в то время, когда подступал неумолимый враг? Затянись мое беспамятство, и дикарь отправил бы меня в мир иной, а в качестве трофея унес бы с собой мой скальп. Вот на таком тонюсеньком волоске висит судьба отдельного человека и целой вселенной!

Погруженный в эти раздумья, я не заметил, как луна растворилась в лучах восходящего солнца. Темные с красноватым оттенком краски залили восточный край неба, Утренняя заря добавила мне бодрости, и я возобновил свой путь. Дикаря я оставил лежать там, где он умер, только забрал его томагавк. Тот, что был у меня прежде, пропал в пещере, между тем я владел им лучше, чем огнестрельным оружием, да и весил он немного, так что был желанен и необременителен. А напоследок, по какой-то непонятной причуде, я воткнул мушкет убитого в землю, как некую веху, вертикально торчащую посреди дороги.

Глава XX

Я шел так быстро, как позволяли мне мои истощенные силы. И запретил себе думать. Единственное, чего я хотел, – добраться до какого-нибудь жилища, где можно будет поесть и отдохнуть. Высматривая знаки человеческого обитания, я глядел вперед и по сторонам, но тщетно – ни пахотной земли, ни колодцев, ни дождевых червей, ни стогов. Даже дикий кабан или отбившаяся от стада корова не повстречались мне на пути. По обе стороны узкой тропы простиралась дикая местность, которую окаймляли на горизонте однообразные волнистые линии горных хребтов, совершенно не позволявшие определить, видел я их когда-нибудь раньше или нет. А потом стали неразличимыми и следы колес, тропа совсем сузилась, последние приметы людей исчезли. Это повергло меня в уныние. Я начал подозревать, что пошел не туда, что не приближаюсь к жилью, а, наоборот, удаляюсь от него.