Эдгар По в России

— Видите ли, мистер По, — вежливо сообщил Александр. — Мы прекрасно знаем, что в нашем алфавите тридцать семь букв, но дело тут не в количестве букв. Дело в цифрах. Подождите, мы запишем, тогда вам все будет понятно.

Американцу стало стыдно. Уж кто-кто, а поэт и книготорговец лучше знают то, чему он собирался их учить. Но похоже, русские не обиделись.

— Итак, пишем дальше, — продолжил поэт. — Пять, двести, три десятка… Хм… Дальше идет — "две ладони". Как их считать — два, помноженное на пять, или пять и пять?

Эдгар не выдержал и захохотал. Через долю секунды к нему присоединился и Богдан Фаддеевич. Пушкин, нахмурив брови,' переводил взгляд с юноши на старика, а потом, верно, и до поэта дошло, что в любом случае выйдет одна сумма. Отсмеявшись, Александр махнул рукой:

— У меня с арифметикой всегда было неважно. Пишем "десять", а дальше "твердо зная", стало быть, конец слова…

Закончив записывать цифры (а среди них были еще и такие, как "шестьсот", Богдан Фаддеевич пояснил американцу:

— До государя Петра Лексеича на Руси было принято цифры буквами обозначать — скажем, нужна нам единица, пишем "аз" — то есть буква "А", а сверху закорючка. Буки к нам позже пришло, потому цифра два была на "Веди". Ну, так до десяти. А вы тут насчет двухсот сомневались, так эту цифру "слово" обозначало — ну, "си", по-аглицки.

Американец понял лишь, что цифры обозначались буквами, но и этого ему было достаточно. Дальше Александр и Эдгар с интересом наблюдали, как из выписанных цифр получалась фраза. Но когда Шин закончил, то хмыкнул и спросил:

— Не знаете ли, Александр Сергеевич, сколько нынче овчина стоит?

— Овчина? — захлопал Пушкин глазами. — Какая овчина?

— Ну, если не овчина, так тулупчик овчинный?

— Да откуда мне знать-то? Заячий тулупчик видел, так за него пятнадцать рублей просили. А овчинный… Должно быть, недорогой — его только мужики носят. Рубля два или три. Да что вы какие-то глупости спрашиваете? — начал сердиться Пушкин. — Вы нам читайте то, что мы с вами расшифровали.

— Ладно, — покладисто кивнул Богдан Фаддеевич. — А написано так: "Если ты уплотил за книгу больше, чем за десять овчин, — ты сам баран". Это, господа, про меня. Писака-то не только нас провел, так еще и поиздевался. Вот сволочь!

Всем стало неловко. Обвинять старого Шина в покупке фальшивки было нелепо — любой мог оказаться на его месте.

— А знаете, господа, мы сегодня целых две подделки раскрыли, — изрек Эдгар вполне серьезно.

— Первая — это рукопись, — заинтересовался Шин. — А вторая?

— А вторая — это поддельная кошка, оказавшаяся котом!

Из дневника Эдгара Аллана По

По любезной подсказке господина Шина я ездил в село Красное. Там в 4 часа утра состоялся парад русской гвардии. Для меня это время очень раннее, но у русских принято так рано вставать. Говорят, даже высшее общество во главе с императором встают чуть свет. После обеда просыпаются только разные vertoprahi вроде меня или моего друга Александра.

Я не выспался, замерз, но нисколько не жалею об этом, потому что зрелище того стоило.

48 батальонов и 3 кавалерийские дивизии! Со слов дворян, наблюдавших вместе со мной за действием, участвовало не то 40 тысяч, не то 50 тысяч человек. Русская пехота замечательно марширует — полковые колонны, собранные в четыре ряда прошли мимо нас церемониальным маршем. Потом начались маневры, которые я, увы, не сумел рассмотреть — они находились слишком далеко от меня. Но по возвращению я снова видел всю мощь русской гвардии. Впереди колонн ехал сам император Николай — еще достаточно молодой, очень стройный человек, имеющий весьма благородный профиль.

Мне сообщили, что это не вся русская армия, а лишь та ее часть, которая размещена в Санкт-Петербурге. Возможно, предки нынешних преторианцев и меняли русских императоров, тасуя их, словно кости в стаканчике игрока.