Эдгар По в России

— Вроде того, — кивнул Пушкин. — Сказать по правде, мне не хотелось бы ехать одному. Лечебница доктора Шлоссера одна из лучших, если не самая лучшая, но она наводит на меня грусть. Предлагал составить компанию нашему малоросскому другу, но тот скривился. Николай заявил, что был у него приятель — мелкий чиновник, влюбившийся в дочь генерал-губернатора и от большой любви спятивший. Мол, навещал того не один раз и теперь нет никакого желания ходить по лечебницам. Добавил еще что-то умное, в своем стиле — дескать, маленький человечек хочет казаться значительнее и тем мучительнее ему осознавать своё ничтожество, если влюбился в высокопоставленную особу, а мозг в этом случае начинает подстраиваться под мысли и чаяния человека. В результате мелкий чиновник может возомнить себя турецким султаном, или королем Швеции. Не уверен, что пересказываю дословно, но что-то в этом духе. Ну как? Поездка займет от силы часа три. Два на дорогу, час — там. Больше я не выдержу.

— А пожалуй, я готов составить вам компанию, — решил-таки Эдгар. Почему бы нет? Поездка в психиатрическую лечебницу могла бы стать поучительной, а рассказ о библиотеке короля Джона никуда не уйдет. В конец-то концов, искали загадочное собрание три столетия, несколько часов еще можно подождать.

— Прекрасно! — просиял Пушкин. — В таком случае заскочим вон в ту лавку, там мне должны оставить корзиночку, а потом возьмем извозчика. Да, после поездки мы с вами зайдем в ресторацию — я нынче при деньгах, угощаю.

Пока ехали, Эдгар попытался выяснить — что же случилось с приятелем Пушкина, если того определили в сумасшедший дом? Но Александр отвечал односложно, уходил от разговора, и По, осознав, что тема ему неприятна, не стал настаивать.

Эдгар полагал, что "скорбный" дом стоит на унылой пустоши или на краю болота, стены у него непременно должны быть либо черными, либо красными. Да, кроваво-красными. И все вокруг должно изливать тяжкую боль и душевные муки несчастных, заключенных в стенах. Реальность оказалась совсем иной. "Дом скорби" располагался в низине, в окружении вековых лип и кленов. Странно, но если в Санкт-Петербурге листья с деревьев уже опали, то здесь оставался какой-то островок сентября — клены желтели, а липы совсем не торопились менять зеленый наряд на поздне-осенний. И дом, выкрашенный в светло-зеленый цвет, напоминал скорее загородный дворец вельможи средней руки — двухэтажный, с фронтоном и римскими колоннами (Эдгар По отметил, что русские архитекторы испытывают слабость к Античности, касается ли это величественных столичных соборов или почтовых станций!).

Коляска остановилась, Пушкин выскочил и, прихватывая с собой корзинку, увлек американца к небольшому флигелю, стоящему чуть в глубине. Сухо кивнув коренастому мужчине в белом переднике поверх серого мундира без знаков различия (верно, служителю), направился внутрь.

— Господин доктор, позвольте представить вам моего лучшего друга из далекой Америки, — сказал Александр, войдя в рабочий кабинет. — Эдгар Аллан По — ученый и поэт. А это — светило русской и европейской медицины доктор фон Шлоссер, — церемонно поклонился Пушкин худощавому пожилому мужчине, сидевшему за огромным письменным столом. Таким же огромным было и кресло, в котором восседал доктор. Стол, однако, был девственно чист. Ни папок с бумагами, ни каких-нибудь приспособлений, которые Эдгар надеялся увидеть. Впрочем, судя по фамилии, доктор был немец — а кем еще мог быть психиатр? — а значит, аккуратист и педант. Тем более что если доктору приходится иметь дело с буйнопомешанными, то лучше на столе ничего не держать. Для этого есть шкапы — вон их сколько и ящики.

Кажется, доктор обрадовался появлению визитеров. Вскочил несколько быстрее, нежели полагалось ученому мужу, с удовольствием пожал руку Пушкину.

— Господин Пушкин, вы снова мне льстите. Я уже неоднократно говорил вам, что я просто Шлоссер. Как человек с такой фамилией может иметь дворянское звание?[18]

— А разве вы не являетесь дворянином? Вы же, если не ошибаюсь, коллежский асессор. На целый градус выше меня[19].

— В пределах Российской империи, в силу пожалованного мне чина — да, — признался Шлоссер. — Но в Саксонии, чьим подданным я являюсь, увы, нет. Вы же, Александр Сергеевич, и без того потомственный дворянин.

Гражданина Северной Америки весьма позабавил диалог двух, казалось бы, неглупых людей о такой мишуре, как чины и звания, о которых в САСШ уже давно забыли, но и Пушкин со Шлоссером тоже не стали продолжать.

— Вы, разумеется, к господину И., — сказал Шлоссер, не называя имени пациента.

— О да. И, как всегда, я с гостинцами.

Пушкин поставил корзинку на письменный стол, а доктор, к удивлению Эдгара, принялся перебирать ее содержимое, иногда даже обнюхивая пакеты и свертки — верно, пирожные, печенье и все прочее, что приносят друзья болящим. В корзинке ничего недозволительного не обнаружилось, но Шлоссер, хмыкнув что-то под нос, повернул к себе Александра, бесцеремонно залез к тому в карман, вытащив из него бутылку шампанского.