Единая-неделимая

Дорогу развезло. Колеса во весь обод уходили в черную и липкую грязь, облипали ею и мягко чмокали. Лошади так напрягались, что мокрые от пота их крупы покрывались мелкими морщинами. Казалось, не будет конца однообразно мертвой и пустынной степи.

В заводскую слободу приехали уже в темноте.

Семена Ефимовича не было дома. Шел выжереб, и ветеринарный врач потребовал, чтобы конюха дежурили на маточной конюшне. На двор выбежали девки. Любка шестнадцати лет, четырнадцатилетняя Маша и Ксюша двенадцати. Они помогли Агею Ефимовичу и Димитрию распрягать, завели лошадей под навес, а сами все смеялись жеребячьим, долгим, шаловливым, блудливым смехом и болтали:

— А в хату мы покамест не пустим. Женюша там моется и одевается. Ксюша, сбегай, посмотри, убралась сестра, а то нет? Ключница Агафья Петровна с заводу за ней пришла, — докладывала Димитрию Ксюша, и все три ржали, как молодые жеребята: — И-хи-хи… И-хи-хи…

Ксюша носилась со двора в хату и обратно на двор.

— Зачем ключница пришла? — спросил Димитрий и нахмурился.

— Мужчинам знать этого не надобно, — сказала Любка, закрывая лицо смуглым тонким локтем. — Много знать будете, скоро состаритесь.

— Она и монисто надевает, — сказала Маша.

— Танцевать будет, — сказала прибежавшая из хаты Ксюша. — Морозовский паныч приехал… Он и вызвал…

— У! Дура девка! Язык у тебя… Не ври, Ксюшка. Говоришь, чего сама не разумеешь, — накинулись на нее сестры.

Наконец пустили в хату. В хате еще стояли глиняные тазы и кувшины, была пролита вода и валялись брошенные полотенца. Тетка Димитрия Авдотья Нефедовна проворно наводила порядок.

— Здравствуйте, гости дорогие, да нежданные. Что невзначай приехали? Мы и ужина вам не сготовили… Сейчас схлопочу чего-нибудь.

Сама бегала глазами, хватала тряпки и прятала в угол. Лицо было лукавое, и суетливо по сторонам сновали глаза.

— Ночевать ложитесь на нашей постели. Сам дома ночевать не будет, а я с девчонками в задней горнице устроюсь.

Шумела горшками, чтобы заглушить хныканье и чей-то увещевающий старый голос, слышные за дверью.

— У, дура!.. — доносились до Димитрия шипящие слова. — Чего с тебя убудет? Паныч хорошенький. Настоящий ангелок. Ты веселая будь. Наливки выпей, станцуй, он, гляди, и совсем тебя полюбит. Он до баб страсть охочь, а тебя давно заприметил… Он тебя не оставит.

Плачущий голос Евгении протянул трясущимся, прыгающим звуком:

— Стра-а-шно!

— По первому разу, оно, конешно, не сладко.

— Сты-ыдно… — протянула Евгения.

— А ты стыд-то забудь. Еще как после полюбишь-то! Смолкли. Настала такая томительная тишина, что слышно было, как шуршала материя платья и скрипели башмаки.

Деревянная, из трех досок сколоченная дверь распахнулась, и в хату вошла Евгения. Лоб ее до бровей был закрыт красным с черными разводами платком, глаза блестели еще не просохшими слезами, и губы, подведенные помадой, были неестественно ярки. Деланно и натянуто улыбаясь, опустив голову и поеживаясь в накинутой на плечи шубке, она хотела пройти мимо Димитрия.

— Здравствуйте, Евгения Семеновна? Куды вы? — спросил Димитрий, становясь ей на дороге.

— Куды?.. Куды?.. — сказала она, теряясь. И вдруг засмеялась тем же наигранным жеребячьим смехом, как смеялись ее сестры. — На кудыкину гору, вот куды. Здравствуйте. Вы чего, на ночь, глядя, приехали?

Шедшая сзади старая женщина, толстая, бойкая, с круглым и желтым, как репа, лицом, выдвинулась вперед и затараторила:

— А вам, кавалер, чего надоть? Что вам Евгения Семеновна невеста, что ли? Идемте, Женечка, по-хорошему на вечеринку.

Димитрий сжал кулаки и хотел что-то сказать, но тетка Авдотья Нефедовна стала перед ним, подбоченясь

— Ишь, заступники, какие нашлись! Тоже, подумаешь, скромники слободские. Им до всего дело! Мать-то думаешь, не понимает свово дела? А?.. У вас, у охалей, все только худое на уме. Ракло! (Ракло — босяк, мелкий воришка, человек без корней) Чистое мое слово — ракло! Девушке, по-ихнему, и повеселиться нельзя. Все им подавай. Ишь, жених какой выискался. Ну, племяш. Нишкни! Не твово ума это дело.

— Тетенька!

— Сама знаю, что тетенька. Не бабушкой довожусь. А ты тетеньке-то подарил что? Ночевать приехали. Ужином корми их. Ты то знашь, что Ванько мой на железной дороге погибат? А что отец пьяница, ты про то знашь? Ты эту бедность-то понимашь али нет? Что девок табун у меня растет, ты это сообразил? Ей Бог таланту дал танцевать, а я ей заказывать буду. Что ж? Не на ярмарку идет, а к панам, по-благородному.

— Тетенька!.. — снова хотел прервать поток ее слов Димитрий, но унять ее было невозможно.

— Вы-то больно праведные?.. Знаю я вас! Пока сами на девку не полезли, потоль и ваша праведность. Каждый на ее глядит, глазом обсмаргивает. А коли девка за ум взялась, не все из дому, а чего и в дом принести, так им, — ишь, завидно!

Слова продолжали сыпаться как горох.