Единая-неделимая

Кюба, бывшего Фелисьена, потом были в оперетке, а когда вышли из театра, он сел на извозчика и приказал вести в казармы. Весь день они вели пустой разговор. Она знала кое-кого из офицеров, расспрашивала о них. Говорили об артистах, о театре, о скачках, порою молчали. Она была молода, свежа и смотрела на Морозова своими точно чем-то изумленными светло-синими глазами. Как пошел он в Летний сад, сам не зная, зачем, так и повез в казармы, не думая ни о чем. Когда приехали, угощал ее чаем и ликером. Она держала себя скромно и робко и он уже терялся, не зная, кто же она такая. Тогда он загадал: если сядет на колени, потащу в спальню. Осторожно привлек ее за талию и потянул к себе. Она стояла у стола, разглядывая книгу, он сидел. Она мягко опустилась к нему на колени. В голубых незабудках стало еще больше изумления, в них был как будто даже испуг. Промолвила капризно:

— Вы меня уважать не станете.

Хотел сказать ей: «А на что тебе, милая крошка, мое уважение». Вместо того схватил ее поперек тела и понес на сильных руках к постели.

Жалобным и тонким голоском она просила:

— Ах, не то, не то… не надо… не надо… зачем вы… что вы делаете?..

А сама помогала ему раздевать себя. Была она беленькая, мягкая, вся чистенькая и нежная. После лежала с ним рядом, охватив его шею голой рукою, курила папироску и мурлыкала тонким голоском:

Голубка моя, умчимся в края,
Где все, как и ты, совершенство.

В два часа ночи она решительно встала и быстро оделась.

— Когда же опять? — сказал он.

— Когда хочешь, — ответила она ласково, мягко и

— В субботу.

— Где встретимся?..

— В Пассаже, в театре… И так пошло каждую субботу. На лето она уезжала дачу, он в лагерь, а осенью встречались, как муж и жена.

Он знал, что ее зовут Нина Петровна Белянкина. Она замужем. У мужа большая переплетная мастерская. Ее муж страстный игрок и по субботам до трех часов играет в карты в Приказчичьем клубе. В полку все скоро узнали про связь Морозова.

Относились сочувственно.

— Ну, как твоя переплетчица? — спрашивал иной раз кто-нибудь из товарищей.

— Вы спросите Сергея Николаевича, как он по субботам книги переплетает, — говорили при нем какой-нибудь молодой полковой даме, и та, зная, о чем речь, заливалась мелким шаловливым смехом.

Все это было просто и удобно. Не мешало служить, увлекаться спортом и не накладывало обязательств. Морозов даже не задумывался о том, что это такое. Знал только, что это не любовь. Если бы пропал Бурашка или погибла его любимая Русалка, это было бы горе. Но если бы вдруг не пришла переплетчица, это было бы только неудобно. И Морозов, думая о себе, никогда не думал о ней.

Он никогда не входил в ее жизнь и не искал знать, что она думает. Он не подозревал, что он занял все ее маленькое сердце, был ее солнцем, ее праздником, ее богом. Неделя в мастерской в душном воздухе, пропитанном запахом кожи и столярного клея, шелест листов переплетаемых книг, стук деревянных молотков и скрип прессов, грубые подмастерья, разговоры с заказчиками… А в маленькой головке с золотистыми кудрями сладкая мечта о субботе, которую она проведет с ним — любимым.

Для него она была приятная подробность жизни, вкусное блюдо, уже привычное. Для нее он был герой одного из романов, какие она непрерывно читала в переплетной. Уединенные казармы, рыночная роскошь казенной квартиры казались ей царством любви и неги. Она не могла уступить его никому. Она соглашалась в душе, что он может жениться на девушке своего круга. Что ж? Она не будет завидовать «ей» и будет молиться за них обоих в прохладном сумраке Симеоновской церкви. Но она не могла допустить, что у него будет другая связь, что соперница заменит ее. Это было оскорбительно, и снести этого она не могла.

А между тем она узнала вчера, что та скачка, какая будет завтра, — скачка «со значением» и призом ее будет благосклонность одной «противной и гадкой женщины», балетной танцовщицы — Варвары Павловны Сеян.

VI

Нина бросила «пронзительный» взгляд на Морозова. Ей казалось, что он не вынесет этого взгляда. Он должен броситься перед нею на колени, целовать ее руки, просить о прошении.

Так всегда бывало в хороших романах.

«Сергей, — скажет она, — я тебя прощаю. Но ты завтра не будешь скакать».

Она знала, что так она никогда не посмеет ему сказать, но в мыслях своих она была гордая и смелая, а он любящий и благородный.

Вуаль, наконец, завязалась. Нина подняла ее надо лбом, собрала складки. В глазах-незабудках было настоящее горе.

Морозов пожал плечами. Ей было пора уходить. Она должна вернуться раньше мужа. Извозчик давно ждал во дворе. Морозов предчувствовал сцену и догадывался об ее причинах, а этой сцены ему не хотелось. Было скучно и неловко.

— Сережа, — сказала Нина. Нежно сквозь слезы звучал ее голос, как тонкая флейта. — Ради меня… Не скачи завтра. У меня дурные предчувствия. Ну, пожалуйста, голубчик!

— Это глупо, Нина.

— Сережа… Пойми же меня… Ты знаешь, Сережа… Я тебя люблю!