Единая-неделимая

…Однажды белою северною ночью ехал дюк в Ополье. На него напали разбойники и убили его на мосту. Когда нашли его тело и привезли в Ополье, Лилиан бросилась на труп и умерла. Тогда не по-теперешнему любили.

…Иж похоронили вместе, в семейном склепе. Крестьяне назвали мост «Дюковым мостом», и вот говорят, что на этом мосту появляется призрак девушки и бывают, слышны стоны или шум борьбы. Но это не все. С тех пор над женской линией Кистеневых тяготеет нечто вроде заклятия. Или ее представительницы просты, незамысловаты, и тогда они прекрасные матери. Или у них есть талант — Лилиан былая художница, и тогда они не смеют выйти замуж, иначе им грозит гибель. Последняя Кистенева теперь замужем, за Тверским. Варвара Семеновна — чудная мать, но талантами не блещет. Зато ее дочь, Надежда Алексеевна — музыкальная звезда первой величины, и вот боятся, что чары Дюкова моста отразятся на ней.

— Но Надежда Алексеевна не Кистенева?

— Да, это так. Но Тверские владеют Опольем, и их семья — последняя ветвь, где течет кистеневская кровь.

— Вот как, — протянул Морозов. Ему хотелось смеяться над рассказом Андрея Андреевича. — Интересно… Вы сами-то верите этому?

— Я этого не видал, — сухо и скучно сказал Андрей Андреевич, — но возможность такого явления я допускаю.

— Вы и черта в стуле допускаете? — раздраженно сказал Морозов.

— Когда-нибудь вы увидите не только черта в стуле, но черта на престоле. Но, боюсь, вам будет тогда не до смеха, — серьезно сказал Андрей Андреевич.

Морозов не нашелся, что ответить, и оба молчали. Андрей Андреевич пристально смотрел в угол комнаты, Морозов сидел у окна, и потухшая папироса стыла в его пальцах. Ни тот, ни другой не шевелились.

— Хорошо, — сказал Морозов, — значит, может быть, какой-то момент, когда вдруг вы срываетесь из нашего обычного мира трех измерений и попадаете в какой-то мир иных измерений? Так, что ли?

— Не совсем так. Мир иных измерений непрерывно окружает нас, но мы его не видим, как не видим без микроскопа инфузорий в капле воды, как темною ночью не видим самых реальных предметов, как, наконец, не видим и не понимаем темноты. Отсутствие света — да? Нет, этого мало, — есть темнота. А что она, — мы не знаем. Но иногда, в минуты очень сильного душевного напряжения, мы временно прозреваем и тогда видим то, что обычно скрыто от нас. Можно путем особых упражнений над собой достигнуть такой способности. К этому ведут оккультные науки.

— Вы оккультист?

Было похоже на то, что Андрей Андреевич обиделся или рассердился.

— Какой вы любопытный! — сказал он. — То спрашиваете меня, не масон ли я, то не оккультист ли.

— Простите. Я не знал, что это вам неприятно. Андрей Андреевич смягчился.

— Не в том дело, приятно или нет. Но вот что странно: ни о масонах ничего толком не знают, ни об оккультизме. А поговорите в обществе, каждый оккультизмом бредит, об йогах мечтает, индийские сказки рассказывает.

Тоже и о масонах. Начались забастовки — это масоны орудуют. Убили Столыпина, — не иначе, как масонская Проделка. Все наперед расписано, — и гибель монархий, и падение культуры, и везде видят масонов.

— Но для чего-нибудь они есть?

— Вы удовлетворены обычной, ходячей верою? Вам достаточны проповеди «на случай»? Вы стараетесь не думать о душе. Ну, а есть люди, которые ищут истины, стараются прозреть. Из таких исканий возникло и масонство, и оккультные науки, хоть это — две вещи совершенно разные. Как широко шагнула техника для уничтожения людей или для того, чтобы дать человеку новые ощущения, сократить время и уничтожить пространство! Аэропланы, подводные лодки, перископы, тринитротолуол, пулеметы, автомобили, кинематографы… Если бы сотую долю человеческого гения употребить на разработку вопросов души, может быть, мы давно перестали бы быть улитками, не сознающими, что есть мир, кроме листа бумаги.

— Мы еще не уверены в том, что душа-то есть, — сказал Морозов.

— Вы не уверены? — поднял на Морозова голову Андрей Андреевич.

— А черт ее знает! Может быть, есть, может быть, и нет! — воскликнул Морозов.

Андрей Андреевич вскочил как ужаленный и порывистым движением распахнул портьеры у окна.

— Загасите лампы! — повелительно сказал он.

Морозов вынул штепсель, и бледный рассвет мартовского утра вошел мутными и холодными волнами в комнату

— Свет! — простирая руки к окну, восторженно крикнул Андрей Андреевич. — Свет! Как прекрасен он, каждый день вновь нарождающийся! И какой ужас будет тогда, когда человечество будет ожидать холодною ночью нарождения зари, а она не придет. Нет ужаса больше! Недаром во все времена воспета золотая аврора!.. А будет день, когда погаснет свет в человеческих сердцах, и тогда люди узнают весь ужас жизни! Они не ценят света потому, что, ложась ночью спать, они уверены, что утром встанет солнце и осветит и согреет их… Они не ценят и света духовного, потому что не видят его. Солнца погасить никто из людей не может… Но погасят свет христианской любви в мире. Тогда посмотрим, что будет.

— Кто погасит?.. Масоны?.. — хмуро спросил Морозов. Андрей Андреевич был ему противен и страшен!