Единая теория всего [Трилогия]

Мы прошли в большую, но уютную кухню. В ней чувствовалась заботливая женская рука, которая, впрочем, уже некоторое время не касалась своих владений: герань и фиалки на подоконнике не мешало бы полить, нарядная клеенка на столе была покрыта неопрятными липкими пятнами, в глубокой раковине, вмонтированной в светлого дерева кухонный гарнитур, скопилась посуда с присохшими остатками пищи. Форточка была закрыта и в воздух пропитали запахи перегара и не вынесенного вовремя мусорного ведра. В тишине громко тикали ходики с кукушкой и гирьками.

Лев Львович кое-как нацепил очки, сел напротив меня за стол, слегка покачнувшись на скрипнувшем стуле, и произнес извиняющимся тоном:

— Вы простите меня, я в отпуске. Уже вторую неделю. Супруга с сыном на даче, у нас домик под Гатчиной, а я вот тут, на холостяцком, так сказать, положении.

— Выглядите отдохнувшим, — заметил я.

Он смущенно засмеялся и поправил очки.

— Ну, это я так, для расширения сосудов. Знаете, у меня такой стресс на работе весь год: подготовка проектов, приемные комиссии, между смежниками эта вечная грызня — хочется просто провести время в покое и одиночестве. Крепкий сон, книги, телевизор… Вы меня понимаете?

Я заверил, что да.

— Лев Львович, я по поводу смерти Бориса Рубинчика. Хочу кое-что уточнить в обстоятельствах той ночи.

Он как-то дернулся, обеспокоенно посмотрел вниз и в сторону и спросил:

— А что же еще уточнить? Я уже все рассказал.

Я откинулся на спинку стула, проницательно прищурился, постучал пальцами по столу и веско сказал:

— Не все, Лев Львович. Не все.

— На что это вы намекаете? — попытался возмутиться он, но вышло не очень. Уверен, что у себя в „Турбостроителе“ и на пике формы возмущение у Льва Львовича могло бы получиться что надо, но сейчас я застал его похмельным утром, едва очнувшегося ото сна, во вчерашней майке и кое-как натянутых тренировочных брюках, и поэтому уверенно продолжал:

— Не упрямьтесь, вы же серьезный, взрослый мужчина. Я только что был у вашего соседа снизу. Он мне все рассказал.

— Так, значит, Сережа тоже видел!.. — воскликнул Лев Львович, посмотрел на меня, осекся и сник.

— Ну что же вы, — подбодрил я. — Смелее! Что мог видеть Сережа?

— Как ребенка, ей-богу, — махнул он рукой. — Я могу чайник поставить?

Как известно, когда грохот в квартире Рубинчика оборвался треском и звоном выбитого окна, а со двора донесся испуганный крик и соседи устремились по лестнице вниз, Лев Львович остался стоять перед дверью.

— Сам не помню, зачем, — признался он. — Может, решил, что раз не заперто, нужно присмотреть за квартирой.

И тут дверь широко распахнулась. На пороге стояли мужчина и женщина.

— Я большего страха в жизни своей не испытывал. Если бы оттуда какой-нибудь громила выскочил с топором в руке или бандиты в масках, и то не было бы так страшно. А тут, после всего этого жуткого громыхания, вдруг совершенно обыкновенные люди, приятные даже. Это было так странно, так неправильно, что у меня в прямом смысле мороз по коже пошел.

— Как они выглядели?

Лев Львович задумался.

— Женщина такая, на артистку похожа. Высокая, статная. Красивая очень. Платье, можно сказать, нарядное, кажется бордового цвета. Бусы крупные, яркие, я на них внимание обратил. В общем, эффектная дама.

— А мужчина?

— А он, знаете ли, типичный американец.

— Это значит какой?

— Ну вот, понимаете… — Лев Львович пошевелил скрюченными пальцами, как будто ощупывая себе лицо, — иностранец, одним словом. Тоже рослый, можно сказать, крупный. Мужественный такой. В клетчатой рубашке.

Со двора доносились крики и гомон. Лев Львович стоял неподвижно и таращился на незнакомцев. Женщина вдруг улыбнулась и подмигнула ему, чем привела в еще больший ужас, если только это было возможно. Мужчина посмотрел на часы — у него большие, массивные часы были на запястье, — кажется, подвел стрелки, а потом они молча повернулись и стали спускаться по лестнице.

— Я инстинктивно пустился за ними следом. Не знаю, что я хотел сделать — догнать, задержать… Они меня опередили на пару лестничных маршей, свернули за угол — и тут смотрю, мне навстречу мчится Сережа, запыхался весь, и пробежал мимо меня наверх. Я бегом вниз — никого. Выскочил во двор, осмотрелся — только наши вокруг, а этих двоих и след простыл. Всё.

Он замолчал.

— Почему сразу не сообщили?

Лев Львович развел руками.

— А что сообщить? Никто, кроме меня, их не видел. Да я и сам не уверен, видел кого-нибудь или нет. Я же отдыхаю уже две недели, вот и подумал… ну, мало ли… примерещилось.

— Ладно. Есть бумага и ручка?

Он встал, вышел из кухни и вернулся с форматным листом бумаги и остро заточенным карандашом.

— Вот.

Я написал несколько слов и цифр, отдал ему листок и сказал:

— Завтра жду вас с утра у себя в управлении. Здесь время, адрес и телефон. Пропуск будет на проходной. И постарайтесь сегодня не слишком сильно отдыхать.

Лев Львович понуро смотрел на лист бумаги, который заметно дрожал у него в руке. Потом вздохнул и обреченно спросил:

— Меня теперь привлекут?

— За что же? — удивился я.

— Ну, за то, что не сообщил… не просигнализировал…