Единая теория всего

В кяризе было тесно и темно, хоть глаз выколи, будто мы забрались в кувшин к какому-то древнему джинну, пока того не было дома. Воздух был хоть и прохладный, но такой сухой, что скрипел, будто песок, обдирая гортань; вокруг шуршала и копошилась невидимая многоногая живность, то и дело деловито перебирая острыми лапками то по ладоням, то по лицу. Серегу я перевязал еще раз, но внутреннее кровотечение остановить не получилось, и он то терял сознание, то снова приходил в себя, бормотал что-то про дом, про жену, про велосипед какой-то. Я прислушивался к звукам наверху, пытаясь угадать, ушли уже «духи» или еще нет, но оттуда доносились то редкие одиночные выстрелы, то какие-то совершенно нечеловеческие крики и хриплый вой, и я думал, что кого-то из ребят моджахеды все же взяли живыми. Я сидел, скорчившись в три погибели от боли и тесноты, направив ствол автомата в сторону едва различимого круглого лаза, а у «феньки» заранее разогнул усики чеки и засунул в карман так, чтобы легко привести в действие. Раненое плечо онемело, от повязки к ночи несло, как от мертвой лошади, полежавшей денек на жаре. Время исчезло, мир за пределами трубы кяриза исчез, боль стала холодной и не терзала уже – усыпляла, и я, чтобы не поддаться ей, не уснуть, стал вспоминать книги, которые мы с тобой читали в детстве. Про буров, про копи царя Соломона, про дочь Монтесумы и прекрасную Маргарет, представлял себе, что я Натаниэль Бампо, выслеживаю ирокезов в засаде – столько, оказывается, запомнил и не забыл. Тебя вспомнил, пожалел, что расстались не по-человечески и что никогда уже больше не встретимся. Я вспоминал и рассказывал шепотом Сереге про книги, про то, как мы играли в ковбоев с индейцами, и надеюсь, что он меня слышал, пока не перестал дышать в глухой предрассветный час. Знаешь, мне кажется иногда, что я тоже умер там, в кяризе, а то, что жив сейчас, сижу вот тут, водку пью, с тобой говорю – это какая-то другая жизнь, не совсем моя…

Как меня нашли и вытащили, я не помню. Уже потом, в госпитале, рассказали, что гранату с вытащенной чекой я сжимал в кулаке и ее с трудом вынули, разжав пальцы. Рассказали, что «духи» уйти не успели: их заблокировали наши вторая и третья роты и прибывший на помощь спецназ, а потом с воздуха накрыли «нурсами»[48] вертолеты; что во время боя в кишлаке мы положили под сотню моджахедов, так что за каждого из тридцати двух погибших наших ребят пришлось по трое «духов», и хоть арифметикой ничего не решишь, но счет этот меня порадовал; рассказали, что мы не просто попали в засаду: на наш батальон охотились целенаправленно и разработали операцию, которая началась с дезинформации командования дивизии и батальона через офицеров афганской армии; что ответственность за то, что случилось с нашей ротой, майор Лащенов попытался было взвалить на капитана Ляхова, но номер не прошел – все слышали, как он лично передавал по рации приказ продолжать разведку одной ротой, без прикрытия с флангов, и в итоге майора самым суровым образом наказали за смерть трех десятков ребят: сняли с должности и отправили служить обратно в Союз, даже без понижения в звании. Такая вот, сука, жестокая кара. Он, кажется, сейчас преподает где-то. Руку, как видишь, спасти не удалось: вынули из сустава так, что и протез не поставишь, а потом выправили инвалидность второй группы, как если бы я конечность, скажем, по пьяни отморозил, выдали военный билет на руки, оформили пенсию в 110 рублей и проводили со службы.