Эдинбург. История города

Люди беспрестанно замечают, сколь малое влияние фестиваль оказывает на настоящую, повседневную жизнь города, но чего они ожидали? Почва, которую Шотландия предлагает хрупкой фестивальной культуре, — это заплесневелая религиозность в милю глубиной; и что способно прорасти из такой почвы? Душа Эдинбурга — черная библия, замаринованная в скуке веками проповедей, запеленутая церковью в поношенный фрак; какую новизну может внести в это двадцать один год фестивалей?[456]

На самом деле религия ныне вошла в Эдинбурге в крутое пике. Три века мрачного кальвинизма отброшены, обнажился гедонизм, который подспудно присутствовал всегда, и скоро в Эдинбурге будет едва ли больше безумного фанатизма, чем в любом другом крупном городе западного мира. Это тоже может быть причина, по которой Эдинбург постепенно примиряется со своим фестивалем.

Среди сменяющих друг друга директоров фестиваля молчаливо предполагалось, что высокая культура — нечто такое, что следует завозить извне. Ее можно привозить в Эдинбург, ее можно демонстрировать в Эдинбурге, но от Эдинбурга никогда не ждали чего-то большего, чем желание наблюдать и выказывать благодарность — например, какого бы то ни было вклада в высокую культуру. Через пять лет шотландский драматург Роберт Кемп решил, что пора показать, как в прошлом Шотландия оказывалась способной на собственный вклад. Он возобновил постановку пьесы сэра Дэвида Линдсея «Три поместья». Пьеса произвела сильное впечатление на зрителей, но эффект был кратковременным.[457] Фестиваль по-прежнему игнорировал шотландскую культуру, словно ее не существовало. А жители Эдинбурга продолжали игнорировать фестиваль.

Это изменилось, хотя и не благодаря самому фестивалю. Скорее, причина в том, что возникли и восстановили равновесие два новых фестиваля. Один — это Фриндж, привнесший великое разнообразие культур, настоящий рынок культуры, нацеленный именно на развлечение зрителей, а не на собирание денег. И на этом рынке жители Эдинбурга охотно тратят свои средства. Второй — книжный фестиваль, опирающийся на давние литературные традиции этого города. Он тоже напоминает нам о том, сколь многообразна культура, которую невозможно свести к высокой культуре международной элиты. В своей любви к книгам Эдинбург выражает себя, не кичась прошлым, наряду с культурами других мест. И возникает вдруг в своих истинных цветах, мало отличных от тех, какими рисовал Дэвид Уилки два столетия назад. Здешняя культура лишена вычурности и помпезности, гламура и блеска; это тихая и непритязательная культура, оттого не менее глубокая, в которой люди довольствуются игрой на скрипке или чтением романа, когда по окну барабанят капли дождя, а в камине потрескивают дрова. И эта культура подходит Эдинбургу как нельзя лучше.

Заключение

Четырнадцатого октября 2004 года ЮНЕСКО, организация ООН по вопросам образования, науки и культуры, провозгласила Эдинбург первым в мире «городом литературы». Шотландская делегация выехала в штаб-квартиру ЮНЕСКО в Париже, чтобы подтвердить заслуженность награды.

Выступая под сенью Эйфелевой башни, министр культуры Шотландии миссис Патриция Фергюсон (родом из Глазго), сказала: «Я чрезвычайно рада, что Эдинбург признан ЮНЕСКО первым в мире городом литературы. Это хорошая новость не только для Эдинбурга, но и для Шотландии в целом. Она подтверждает положение Шотландии как страны отличной литературы».

Из Парижа подал голос и Джеймс Бойл (тоже родом из Глазго), председатель учрежденной правительством Шотландии комиссии по культуре, бывший председатель Шотландского художественного совета и бывший глава шотландского радио. Он сказал: «Я поражен. Едва мы услышали эту новость, то сразу вскочили и подняли тост за Эдинбург».[458]

В недавнем стремлении к международной известности Глазго несколько опережал Эдинбург, поэтому, наверное, вполне уместно, что именно жители Глазго выступили в авангарде успешной кампании за это почетное звание. Или же причина в том, что в самом Эдинбурге не удалось найти никого, готового проявить интерес к подобным ничего, в общем-то, не значащим званиям.