Эдинбургская темница

Дорогой Рубен, если мое письмо покажется вам слишком коротким и не очень ласковым, то считайте, будто все, что вам хотелось бы от меня услышать, я написала, ибо желаю вам только добра и счастья. Вы, наверно, подумали бы, что я стала расточительной, потому что я теперь каждый день ношу чулки и башмаки, но такой здесь обычай у всех порядочных людей, а ведь в каждой стране свои законы. Как бы вы смеялись надо мной (да вернутся к нам веселые дни! ), если бы увидели мое круглое лицо под соломенной bon-gras, тоже круглой и похожей на арку, что посредине либбертонской церкви! Но она защищает меня от солнца и от любопытных взглядов невеж, которые рассматривают прохожего, словно пугало. О том, как мне удастся попасть к герцогу Аргайлу, я напишу вам уже из Лондона. Напишите мне о своем здоровье на адрес: миссис Маргарет Гласс, табачная лавка «Чертополох», Лондон. Как бы я обрадовалась, если бы узнала, что вы поправились! Извините меня за ошибки и помарки – но у меня только одно перо, да и то плохое.

Англичанину может показаться, что ссылка на плохое перо, как на причину слабой орфографии, явно недостаточна, хотя некий лэрд из Гэллоуэя прибег точно к такому же объяснению своего дурного правописания; но, к чести нашей героини, следует отметить, что благодаря заботам Батлера она писала раз в пятьдесят лучше многих знатных женщин Шотландии того времени, чья странная орфография и необычайный слог находились в явном противоречии со здравыми суждениями, обычно высказываемыми ими в письмах.

Что же касается содержания самих посланий, то, возможно, что их бодрый, обнадеживающий и уверенный тон не совсем соответствовал ее действительному настроению. Но это объяснялось похвальным стремлением Джини избавить отца и возлюбленного от опасений на ее счет, омрачавших, как она справедливо полагала, их и без того тревожную жизнь. «Если они будут считать, что у меня все хорошо, – думала бедная странница, – то отец хоть станет заботиться об Эффи, а Батлер – о себе. Я ведь знаю: они думают обо мне гораздо больше, чем я сама».

Она тщательно запечатала письма и сама сдала их на почту, предварительно осведомившись несколько раз о времени их прибытия в Эдинбург. Покончив с письмами, она с готовностью приняла любезное предложение хозяйки пообедать с ней и остаться до следующего утра. Хозяйка была, как мы уже говорили, соотечественницей Джини, а радушие, с каким шотландцы встречаются и по мере сил помогают друг другу, проистекает не из предрассудков и узости их взглядов, как мы часто полагаем, но из благородного и весьма похвального чувства патриотизма, смешанного с убеждением (давно подтвержденным опытом), что обычаи и законы народа в целом характеризуют в известной мере и каждого человека в отдельности. Во всяком случае, если широкое распространение этих национальных симпатий создает дополнительные узы между людьми, привязывая их друг к другу и побуждая оказывать помощь соотечественникам, попавшим в затруднительное положение, то мы полагаем, что свойство это гораздо скорее приводит к щедрости и великодушию, нежели более широкий и беспристрастный принцип всеобщего благоволения, которым иногда прикрываются люди, вообще не желающие никому помогать.

Миссис Бикертон, владелица «Семи звезд» на улице Каслгейт в Йорке, была заражена этим злополучным национальным предрассудком в весьма сильной степени. И в самом деле, она проявила столько доброты к Джини Динс (миссис Бикертон была из Мерса, граничащего с Мидлотианом, родиной Джини) и с такой материнской заботливостью старалась облегчить тяготы ожидавшего ее пути, что Джини при всей своей осторожности решилась все же поведать ей свою историю.

Выслушав рассказ, миссис Бикертон в знак удивления и сочувствия воздела к небесам глаза и руки, но также дала и несколько полезных практических советов.

Она спросила, сколько у Джини денег; выяснилось, что после оплаты дорожных расходов и дароприношения в Либбертоне у ней оставалось около пятнадцати фунтов.