Эдинбургская темница

Тревожные и мучительные размышления, которым она теперь всецело предалась, сводились к одному вопросу: имеет ли она право в случае необходимости пожертвовать для спасения своей сестры жизнью человека, хоть и виновного перед государством, но не причинившего ей лично ничего худого? Конечно, разоблачение Стонтона, явившегося причиной заблуждений и бедствий ее сестры, было бы до некоторой степени актом справедливости и даже заслуженного возмездия. Но Джини, не желавшая, как она говорила, поступать вопреки своей совести и верная строгой и суровой морали, в которой была воспитана, рассматривала подобный поступок не только в его общем значении, но и с точки зрения правильности и допустимости подобной меры по отношению к самой жертве. Какое она имела право выменивать одну жизнь на другую и жертвовать Стонтоном ради Эффи? Его вина — та вина, за которую он должен был отвечать перед законом, — была преступлением перед обществом, но не перед ней.

Точно так же ей казалось, что его участие в казни Портеуса (хоть она и возмущалась применением насилия по отношению к кому бы то ни было) не являлось обычным убийством, когда долг каждого помочь судебным властям наказать виновника. Этот акт насильственной расправы был вызван такими обстоятельствами, которые если не снимали вину до конца, то все же значительно оправдывали жестокость самого деяния в глазах людей одного с Джини социального положения. Желание правительства во что бы то ни стало осудить кого-либо из участников преступления лишь вызвало возмущение общественного мнения и побудило его связать этот проступок, невзирая на его беззаконность и зверство, с исконным стремлением шотландцев к национальной независимости. Жесткие меры, предложенные или проводимые против Эдинбурга, этой древней столицы Шотландии, крайне непопулярный и неблагоразумный указ, принуждавший шотландских священников вопреки их принципам и чувству долга провозглашать с кафедр вознаграждение за выдачу участников мятежа, — произвели на народ впечатление как раз обратное тому, какое замышлялось; и Джини сознавала, что человек, который способствовал бы разоблачению виновных, каковы бы ни были толкавшие его на это причины, будет рассматриваться в Шотландии как предатель ее независимости. К фанатизму шотландских пресвитериан всегда примешивалось сильно развитое патриотическое чувство, и Джини дрожала при мысли о том, что ее имя будет передано потомкам вместе с именем вероломного Монтита и ему подобных, которые, предав интересы своей страны, осуждены народом на вечное проклятие. В то же время страх, что она может вновь потерять Эффи, когда одно слово, возможно, спасло бы ее, страшно удручал сознание любящей сестры.

«Господь да поддержит и наставит меня! — сказала себе Джини. — Ибо он посылает мне такие испытания, с которыми я не в силах справиться».

В то время как Джини предавалась этим размышлениям, ее проводник, которому надоело молчать, попытался завязать разговор. Он производил впечатление разумного и спокойного крестьянина, но, не отличаясь, как и все простолюдины, ни тактом, ни деликатностью, выбрал темой разговора семью в Уиллингэме. От этого человека Джини узнала некоторые подробности, дотоле ей неизвестные, которые мы вкратце перескажем читателю.

Отец Джорджа Стонтона был в молодости военным и во время службы в Вест-Индии женился на наследнице богатого плантатора. Их единственный ребенок и был Джордж Стонтон, тот самый несчастный молодой человек, имя которого так часто упоминается на страницах этой повести. В детстве он находился на попечении обожавшей его матери и негров, удовлетворявших все его прихоти. Отец мальчика был умным и достойным человеком, но ввиду того, что среди офицеров полка только он один смог сохранить свое здоровье, ему приходилось уделять очень много внимания служебным обязанностям. Миссис Стонтон была красива, своевольна и болезненна; и в силу всех этих причин ему, как человеку любящему, доброму и уравновешенному, было трудно бороться с ее чрезмерным потаканием единственному ребенку. И в самом деле, все попытки мистера Стонтона противодействовать губительной воспитательной системе матери имели обратное действие: если он, будучи дома, всячески сдерживал мальчика, то эти ограничения компенсировались ребенку в отсутствие отца полным удовлетворением всех его желаний. Поэтому Джордж Стонтон еще в раннем детстве привык смотреть на своего отца как на жесткого воспитателя и прилагал все усилия, чтобы поскорей и навсегда избавиться от его стеснительного влияния.