Эдинбургская темница

Дворянин, занимавший тогда эту должность, был близко знаком с сэром Джорджем Стонтоном, и в его-то свите он отважился показаться на Хай-стрит в Эдинбурге впервые после роковой ночи казни Портеуса. Когда он шел по правую руку суверенного представителя, изящно и изысканно одетый, отмеченный всеми атрибутами богатства и знатности, красивая, хоть и болезненная внешность этого незнакомого англичанина привлекла к себе всеобщее внимание. Кто узнал бы в этом утонченном аристократе плебейского преступника, который, переодевшись в тряпье Мэдж Уайлдфайр, вел за собой грозных мятежников на суд мести? Этого, конечно, не могло произойти даже в том случае, если бы кому-либо из его старых соучастников — а жизнь такого сорта людей не отличается, как правило, продолжительностью — посчастливилось прожить дольше, чем обычно суждено злоумышленникам. Кроме того, все это дело со всеми его бурными страстями было давно предано забвению. Хорошо известно, что некоторые из участников этого страшного бунта бежали от суда за границу, разбогатели там и, вернувшись потом на родину, прожили до самой смерти в полном довольстве и не тревожимые законом note 111.

Терпимость судебных властей в данном случае вполне разумна и справедлива: общественное мнение было бы только возмущено наказанием за проступок, которого никто уже не помнит, тогда как в памяти каждого живет лишь честное и даже примерное поведение этого бывшего правонарушителя.

И поэтому сэр Джордж Стонтон, не боясь суда или опознания и подозрения, мог спокойно ступать по улицам, являвшимся свидетелями его былых безрассудных подвигов. Но пусть читатель сам судит о чувствах, волновавших его душу в этот день: понадобилась весьма веская причина, чтобы заставить его посетить места, навевавшие на него такие мучительные воспоминания.

Получив письмо Джини к леди Стонтон, в котором находилось признание преступницы, он посетил Карлайл и обнаружил, что архидьякон Флеминг, исповедовавший старуху, все еще жив. Почувствовав доверие к этому почтенному человеку, заслуженно уважаемому всеми, кто его знал, Стонтон рассказал ему, что является отцом несчастного младенца, похищенного Мэдж Уайлдфайр и появившегося на свет в результате легкомысленной ошибки его молодости; теперь он хочет разыскать, если возможно, пропавшего ребенка и тем искупить свой грех. Порывшись в памяти, архидьякон вспомнил, что преступница перед казнью написала письмо Джорджу Стонтону, эсквайру, в приходский дом Уиллингэма, Грантем; что он сам отправил это письмо по указанному адресу, но что оно вернулось назад нераспечатанным, с припиской от преподобного мистера Стонтона, ректора Уиллингэма, в которой говорилось, что адресат письма ему совсем неизвестен. Так как это случилось как раз в то время, когда Джордж в последний раз исчез из дома отца, чтобы увезти Эффи, ему было нетрудно понять, под влиянием каких чувств отец отказался от него. Этот случай только лишний раз подтверждал, сколько зла принес ему его неукротимый характер: если бы он остался в Уиллингэме еще на несколько дней, то получил бы письмо Маргарет Мардоксон, содержавшее самые точные сведения о личности и местонахождении некоей Энейпл Бейлзу, которой она отдала ребенка. Не вызывало сомнений, что это признание Мэг Мардоксон было вызвано не столько чувством раскаяния, сколько желанием обеспечить своей дочери помощь и поддержку Джорджа Стонтона или его отца. Она писала, что, останься она в живых, дочь ее не нуждалась бы в помощи посторонних, а сама она если и решилась впутаться во все это дело, то только для того, чтобы отомстить Стонтону за зло, которое он причинил ей лично и ее дочери. Но она должна умереть, дочь ее останется совсем одинокой, не обладая даже здоровым рассудком, который мог бы руководить ею. За свою долгую жизнь она, Маргарет, успела убедиться в том, что люди помогают друг другу только из корыстных целей, и поэтому, сообщив Джорджу Стонтону все интересующие его сведения о младенце, она надеется, что он позаботится за это о слабоумной молодой женщине, которую погубил. Что касается причин, заставлявших ее до сих пор молчать, то на том свете ей предстоит во многом отчитаться — отчитается она и в этом.

Архидьякон рассказал, что Мэг умерла, не смирившись, выражая иногда жалость к пропавшему ребенку, но чаще сожалея о том, что мать его не была повешена; душу ее терзали одновременно самые противоречивые чувства — сознание вины, ярость и опасения за судьбу дочери. Инстинкт родительской привязанности, который она разделяла наравне с дикой волчицей или самкой льва, был последним теплым чувством, таившимся в груди, столь же свирепой и безжалостной.