Эдинбургская темница

Старшина присяжных, обычно наиболее уважаемый человек среди них, выступил вперед и, низко поклонившись, вручил суду решение, которое до последнего времени принято было излагать в письменной форме. Присяжные стоя ждали, пока судья сломал печать, прочел бумагу и с печальной торжественностью передал ее писцу для внесения в протокол еще не оглашенного, но уже угаданного всеми рокового решения. Оставалась еще одна формальность, сама по себе маловажная, но получающая при подобных обстоятельствах мрачное символическое значение. На стол поставили зажженную свечу; подлинник решения был вложен в конверт, запечатан собственной печатью судьи и передан на вечное хранение в судебный архив. Все это совершается в полном молчании; свеча, которую тут же гасят, кажется символом человеческой жизни, обреченной на уничтожение. На зрителей это производит то же впечатление, какое в Англии производит черный колпак, надеваемый судьею при оглашении приговора. Выполнив все формальности, судья предложил Юфимии Динс выслушать решение присяжных.

После обычного вступления присяжные заявляли в нем, что, избрав своим старшиною Джона Кэрка, эсквайра, а секретарем — Томаса Мура, купца, они большинством голосов признали Юфимию Динс виновной; но, учитывая ее крайнюю молодость и перенесенные ею тяжкие испытания, просят судью возбудить ходатайство о помиловании.

— Джентльмены, — сказал судья, — вы исполнили свой долг, тягостный для всякого гуманного человека. Вашу просьбу о помиловании я направлю королю. Однако я должен предупредить всех присутствующих, и прежде всего обвиняемую, чтобы не возбуждать в ней напрасных надежд, что на помилование нельзя рассчитывать. Случаи детоубийства, как вы знаете, крайне участились у нас; мне известно, что это приписывается чрезмерной снисходительности судов. Поэтому на помилование в данном случае нет ни малейшей надежды.

Присяжные еще раз поклонились и, завершив свои тяжелые обязанности, смешались с людьми, присутствующими на суде.

Судья спросил у мистера Фэрброзера, что он имеет сказать по поводу приговора. Защитник успел перечесть его несколько раз, тщательно исследуя каждую фразу, каждое слово и чуть ли не пересчитывая каждую букву в подписях присяжных, в поисках какой-либо неточности. Но увы! — секретарь присяжных хорошо знал свое дело. Придраться было не к чему, и Фэрброзер со вздохом сказал, что не находит оснований для того, чтобы опротестовать решение.

После этого председатель суда обратился к несчастной узнице:

— Юфимия Динс, выслушайте приговор суда по вашему делу.

Она встала и приготовилась слушать со спокойствием, какого от нее трудно было ожидать, судя по некоторым моментам процесса. Очевидно, дух наш, так же как и тело, теряет чувствительность после первых жестоких ударов и уже не ощущает последующих. Так говорил Мандрен, когда его колесовали; и это знают все, кому судьба наносит непрерывные удары все возрастающей силы.

— Обвиняемая, — сказал судья, — я вынужден сообщить вам, что ваше преступление карается смертной казнью. Суровый, но мудрый закон тем самым предостерегает всех, кто окажется в вашем положении и из ложного стыда и желания скрыть свой грех не примет мер для благополучного рождения ребенка. Утаив свое положение от хозяйки, от сестры и других почтенных особ вашего пола, которые были склонны сочувствовать вам ради вашего прежнего хорошего поведения, вы, по-видимому, замышляли смерть беззащитного младенца уже тем, что ничего не предприняли для сохранения его жизни. Что сталось с ребенком — погиб ли он от вашей руки или от чужой, и есть ли доля правды в ваших малоправдоподобных показаниях — все это остается на вашей совести. Я не намерен долее терзать вас вопросами. Но я призываю вас употребить оставшиеся вам дни на искреннее покаяние; для этой цели к вам будет допущен священник, по вашему выбору и желанию. Несмотря на гуманное ходатайство присяжных, я советую вам не обольщаться надеждами, что жизнь ваша продлится долее срока, назначенного для исполнения приговора. А потому отрешитесь от земных помыслов и с искренним раскаянием приготовьтесь к смерти, вечности и Божьему суду. Думстер note 68, огласи приговор!

При появлении долговязого думстера в зловещей черной с серым одежде, обшитой серебряным галуном, все расступились с невольным ужасом, оставив для него широкий проход. Это был не кто иной, как палач; присутствующие старались избежать прикосновения к нему, а те, кому это не удалось, чистили свою оскверненную одежду. Все затаили дыхание, как это бывает перед чем-нибудь ужасным. Злодей при всей своей закоренелой жестокости, казалось, чувствовал, какое он возбуждает отвращение, и стремился поскорее уйти, подобно зловещим птицам, боящимся света и чистого воздуха.