Единственная

Он вслушивался в ответ, а в мыслях был за сотни миль отсюда, там, где кончался этот телефонный провод.

– Нет. Я позвонил сказать тебе, что ты права, – заявил он. -

Виноват во всем я. Я был эгоистичен и несправедлив с тобой. Очень хочу, чтобы ты меня простила. Меняться надо мне, но я уже изменился!

– Милая моя, я так тебя люблю! – Сказал он, выслушав ее ответ. – И еще больше сейчас, когда понял, что тебе пришлось из-за меня испытать. Честное слово, ты об этом не пожалеешь!

Он опять прислушался, и на его губах мелькнула улыбка. – Спасибо. В таком случае, может у тебя найдется немножко времени… Для одного свидания со своим мужем перед тем, как ты покинешь его навсегда?

XI

Пока он говорил по телефону, я выскользнул на балкон к моей Лесли и нежно ее поцеловал. Мы обнялись. Как здорово, что мы вместе, что мы – это мы!

– Не разойдутся ли они снова? – Спросил я. – Может ли человек разом так сильно перемениться?

– Я надеюсь, – сказала Лесли. – Я верю в него, он не искал оправданий, а хотел стать другим!

– Мне всегда казалось, что люди, рожденные друг для друга, любят, не ставя своим возлюбленным никаких условий, и ничто на свете не может их разлучить.

– Не ставя условий? – Переспросила Лесли. – А если я без всякой причины вдруг стану жестокой и нетерпимой, если начну измываться над тобой, ты будешь меня так же страстно любить? Если я начну с тобой драться, исчезать на недели, если буду спать со всеми подряд, напиваться и проиграю в карты все наши деньги, ты все так же будешь передо мною благоговеть?

– Если так, то моя любовь может довольно быстро испариться, – ответил я. “Чем больше нам угождают, – пришло мне на ум, – тем меньше мы любим”. – Интересно получается: любить, не ставя условий, все равно, что отвернуться от того, кто с тобой рядом, и не смотреть, что он делает! Выходит, такая слепая любовь – это безразличие.

Она кивнула. – Я тоже так думаю.

– В таком случае, пожалуйста, поставь мне побольше условий, – попросил я, – и люби только тогда, когда я лучше всех на свете, а если я забываю о тебе или становлюсь занудой, то тут же начинай ко мне остывать.

Она рассмеялась. – Ладно. Ты – тоже.

Мы на прощание заглянули в комнату. Другой Ричард все еще болтал по телефону.

– Почему бы в этот раз тебе не попробовать самому поднять ворчуна в воздух? – Спросила Лесли. – До того, как мы вернемся домой, ты должен почувствовать, что это у тебя получается.

Я все себе ясно представил – вот ручка газа нашего невидимого гидросамолета, вот я берусь за нее и тяну…

Ничего. Окружающий мир остался совершенно неподвижен.

Ну, Ричард, – воскликнула она, – это очень просто. Сосредоточься!

Но не успел я последовать ее совету, как все вокруг привычно задрожало – она взялась за дело сама.

– Постой, дай мне еще раз попробовать, – попросил я.

– Конечно, любимый, – сказала Лесли. – Давай еще разок. Запомни, главное – надо хорошенько сосредоточиться…

В эту секунду мы поднялись в воздух, и под нами зашумело море. Тут Лесли сбросила газ, мотор захлебнулся, снова взревел, но было уже слишком поздно.

Наш ворчун на мгновение замер в воздухе и камнем рухнул вниз.

Я успел подумать, что посадка выйдет не из легких, а затем мы врезались в воду, и в кабине словно взорвалась бомба.

Ремень безопасности лопнул, как паутинка, – чудовищная сила выбросила меня наружу через лобовое стекло. Когда я, задыхаясь, добрался до поверхности, наш гидросамолет погрузился уже метров на пятнадцать.

Нет! Закричало все во мне. Нет! Нет! Я нырнул в гирлянду пузырей пара, рожденную раскаленным двигателем, туда, где смутно белел наш красавец ворчун. Глубина сдавила уши, стонал умирающий самолет. Я оторвал искореженную дверцу кабины, отстегнул безвольное тело Лесли, ее золотистые волосы и белоснежная блузка колыхались, как в замедленном кино, и начал подниматься с ней к поверхности, туманно мерцавшей высоко над нами. Она мертва. Нет, нет, нет. Я хочу умереть, утонуть, остаться здесь навсегда!

В душе боролись отчаяние и самообман: а вдруг она еще жива? Вдруг ее еще можно спасти?

Она мертва.

Я должен попытаться ее спасти!

Один шанс из тысячи. Я снова наверху, но сил уже не осталось. -

Дорогая, все в порядке, – задыхаясь, бормочу я. – Сейчас все будет хорошо…

Мимо, едва не зацепив, на полной скорости проносится катер и накрывает нас пенистой волной. С него, обвязавшись веревкой, прыгает спасатель…

Это был вовсе не сон. Гранит леденил мне щеку. Здесь я был уже не призраком и не безучастным зрителем, а единственным актером в этой драме.

На этом склоне множество цветов, посаженных ее рукой. Я лежу на ее могиле, и слезы льются из моих глаз на надгробье. А на нем начертано только одно слово: Лесли.